Наступление тоталитаризма на тело, на жизнь человека как телесное поведение, часто недооценивают. Антитоталитарные памфлеты, к примеру, обычно подчёркивают попытку тоталитаризма контролировать мысли и чувства. Они писались в основном после того, как тоталитаризм взял самый главный рубеж – телесный.

В России, где тоталитаризм так никогда и не вернул большей части завоёванных позиций, сопротивление ему оказывается прежде всего на уровне мысли, духа, чувства. Тут свободы всё-таки сохранилось больше. Причина не в том, что дух трудно разрушить, а в том, что тело разрушить чрезвычайно легко. Ложь, что тоталитаризм утверждается благодаря своей внушительности, некоему идеалу, духовной мощи. Какими бы путями ни пришёл к власти носитель тоталитаризма, поддерживается тоталитарная власть прежде всего не позитивными мерами, а репрессиями, и репрессии эти прежде всего направлены против физического существования человека. Человека расстреливают, оставляя в живых только тех, кто не борется за возможность пахать землю, иметь дом, ходить, куда хочется, молиться там, где хочется и с кем хочется.

Тоталитаризм в России прежде всего истреблял свободу экономического поведения, свободу крестьянина, предпринимателя, купца, политика. Свобода есть прежде всего телесные практики, она выражается в ходьбе по полю и по усадьбе, в движении по стране, улице, площади, в стоянии на митинге, в заседании на собрании избирателей, однопартийцев, филателистов, в молитве с единоверцами. Только после того, как со свободой телесного поведения покончено, - это может быть сделано достаточно тотально и в не очень длительный срок – тоталитаризм принимается за истребление духовной и интеллектуальной свободы. Это истребление – занятие утопическое и бесконечное.

Трагические последствия тоталитаризма лучше всего видны в сопротивлении ему тех, кто вырос при тоталитаризме. Люди считают самым важным отстаивать свободу мысли, чувства, свободу писать. Между тем, при всей важности этих свобод, они являются лишь верхушкой огромной пирамиды, в основе которой – не интеллектуальные, а телесные свободы. Об их существовании знают, а вот их важность недооценивают. Отсюда парадоксальное поведение: люди готовы отдать жизнь за возможность свободно мыслить, но жалеют часа, чтобы сходить на митинг или демонстрацию, считают создание и поддержание партийной жизни бесполезной тратой времени.

Реальная свободная жизнь строится как пирамида. В её основе огромный массив телесного поведения – если речь о религии, то это личная и совместная молитва, схождение вместе для молитвы. Следующий слой, более высокий, но менее объёмный – всевозможная организационная и административная деятельность, надстройка над молитвой. Самый верхний слой, высокий, но очень маленький, как голова динозавра – это сочинение богословских и прочих текстов.

Церковное сопротивление тоталитаризму было прежде всего телесным поведением. Люди телом пытались наполнить храмы, защитить их от сноса. Люди шли в ссылки, люди собирались для молитвы в подвалах и на чердаках. Лишь меньшая часть из этих людей писали какие-то тексты, и лишь единицы вели какие-то административные споры с тоталитаризмом, не придавая этим спорам большого значения. Выдержать допрос или одиночество на свободе было намного тяжелее.

Египетские пирамиды разрушали сверху. Пирамиду жизни тоталитаризм разрушал снизу – и успешно. Верхушку окончательно не уничтожали никогда: тут затраты сил абсолютно непропорциональны результату. То, что какой-то винтик в глубине головы позволяет себе богословские размышления, не имеет ни малейшего значения, если отсутствуют предшествующие пласты пирамиды.

Очень ярко это проявилось в церковном сопротивлении тоталитаризму после смерти Сталина.

Это сопротивление носило прежде всего литературный характер и ограничивалось сочинением текстов, полемикой, исследованиями. Написав статью о необходимости религиозной свободы, человек чувствовал себя героем, который свершил невозможное и теперь может почивать на лаврах.

Лишь меньшинство совершало следующий шаг, к практическому действию: человек возрождал административную и организационную жизнь, становился священником, епископом, и на этом успокаивался.

Совсем немногие решались и решаются на самый главный и первичный жест: ходить на богослужение, ходить регулярно ходить, организовывать всё, для богослужения необходимое, участвовать в церковной жизни денежными взносами и т.п. В результате сопротивление тоталитаризму оказывалось статуей с золотой головой, деревянным туловищем и ногами-спичками. На одного прихожанина приходится три-четыре священника, шесть-семь епископов, сотня богословов. Это не вина сопротивления – тоталитаризм продолжает тщательно обрезать все возможности для сопротивления как телесной практики.

Потребность в такой практике есть, она прирождена человеку, поэтому рабство не передаётся по наследству. Однако, если уж пространство жизни закатано в асфальт, чрезмерных усилий, особо кровавых репрессий не нужно, чтобы поддерживать состояние несвободы – достаточно вовремя заделывать намечающиеся трещины, выдёргивать ростки, которые всё-таки пробиваются, поливать ядовитым раствором плац.

Придавать большое значение печальному состоянию телесного пространства не следует. Тоталитаризм способен конфисковать материальный мир, но ворованное впрок не идёт. Тоталитаризм любит устраивать пышные торжества – светские или религиозные, партийные или фольклорные. Государственный спорт, государственная политика и государственная религия выглядят внушительно, среди их участников всегда есть искренние энтузиасты, хотя они редко составляют большинство и никогда не допускаются к руководству. Цена этой внушительности невелика – без постоянного применения грубого насилия этот радужный пузырь не продержится и одного поколения. Насилие же вовсе не всесильно, вопреки тому, что полагает тоталитаризм, хотя доказать слабость насилия в одночасье нельзя, как нельзя за ночь построить дворец, хотя разрушить его можно за пять минут.