Мы публикуем полную стенограмму лекции, прочитанной известным востоковедом и искусствоведом, доктором искусствоведения Евгением Штейнером 24 января 2007 года в клубе – литературном кафе Bilingua в рамках проекта «Публичные лекции Полит.ру».

Евгений Штейнер закончил МГУ (1981), защитил кандидатскую диссертацию по японской литературе в Институте востоковедения Академии наук (1984) и докторскую по проблемам искусства русского авангарда в Российском институте культурологии (2002). Родился в Москве, жил в Израиле, Японии и США, работал в университетах Москвы (МГУ и РГГУ), Иерусалима, Токио, Йокогамы и Нью-Йорка. В последние два года делит время между Москвой, Манчестером и Лондоном (ведущий научный сотрудник Института культурологии; приглашенный профессор Университета Манчестера и старший исследователь Института Сэйнсбери по изучению японского искусства при Школе Ориентальных исследований Лондонского университета). Автор восьми книг и статей по истории искусства, литературы и культуры. Среди недавних публикаций: перевод текстов Хлебникова и Крученых с предисловиями и комментариями для книги "Victory Over the Sun" (London, 2007); научная редактура, дополнения, обновление и перевод японских текстов для двухтомного каталога японской графики, хранящейся в ГМИИ (М., 2008).

Текст лекции

Я признателен собравшимся, организаторам, которые не побоялись пригласить меня сюда выступить с моей несколько экзотически запредельной темой. Я не буду говорить ни о судьбах российской интеллигенции, ни об общественно-политическом моменте, ни о чем-либо другом столь же животрепещущем и насущном. Рад был бы, но не очень владею контекстом. Моя сегодняшняя тема, с одной стороны, вполне академична. Сразу скажу, что родилась она из текста, составленного для выступления на международной конференции, посвященной кириллице, кириллической азбуке. Я сопоставил ее с несколькими японскими азбуками, и мне кажется, что в этом весьма узком и академическом материале можно тем не менее усмотреть общие культурные особенности и основные концепты, российской ли или шире западной, или японской традиции, которые достаточно четко, если не описывают, то указывают, в каком направлении развивались культуры, пользующиеся той или иной азбукой. Соответственно, какие-то общие выводы будут нарабатываться, не будучи произносимыми, в ходе моего выступления, а под конец я постараюсь их суммировать и подытожить.

Для разгона надо сказать, что я думаю о кириллице как таковой – здесь я вряд ли оригинален, а просто суммирую. Это одна из немногих письменностей мира, на который создана великая литература. Кириллица вобрала в себя и отзвук божественной эллинской речи, она хранит элементы графического облика еврейских библейских текстов, и, разумеется, едва не целая треть ее коррелирует с латинским алфавитом. Т.е. можно сказать, что кириллица восходит ко всем трем великим традициям западного иудео-христианского мира. И кириллица намного лучше, чем другие азбуки, приспособлена к национально-лингвистическим модификациям – в частности для передачи русского языка, например, для передачи палатализованных, мягких, шипящих, гласных. Т.е. те народы, которые пользуются кириллицей (а в основном я говорю о русском языке) могут счастливо избежать необходимости употреблять диграфы (их есть очень ограниченное количество), триграфы для передачи одного звука (как немецкое -ш- (-sch-) или есть даже такое чудовищное понятие, как тессерографы, когда в том же немецком требуется четыре буквы для передачи звука -ч- (-tsch-).

Но при этом в современном мире кириллица занимает не самое выгодное положение, и, по моим наблюдениям за последние 20 лет над кириллическим алфавитом, надписями и текстами, созданными на кириллице во всем мире, я бы сказал, что кириллица теряет свои позиции, находится в достаточно плачевном состоянии. Почему и как – об этом я сейчас не буду говорить, а мы это вынесем в часть вопросов и ответов, чтобы у нас было больше времени. Но заранее скажу, что я с таким положением категорически не согласен, что это крайне обидно, и даже в России кириллица далеко не всегда играет ту роль, которую она, казалось бы, должна была бы играть.

Я начну с самого начала, а именно – с алфавита или азбуки. Речь пойдет о символическом смысле всего алфавита и отдельных букв, в коем я вижу проекцию самых общих ментальных структур на систему письменности. В этом отношении ни кириллица, ни русский язык не являются чем-то особенным. Вероятно, во всех письменных традициях принято придавать повышенный, символический статус буквам, посредством которых формируется, фиксируется, создается и передается далее представление о мире, в котором отражается и душа человека. Толкованию и часто сакрализации подлежит и графика букв, и их названия, значения, числовые, прочие символические значения (вспомните еврейскую гематрию и многие другие примеры).

Борис Долгин: Думаю, эти вещи придется пояснять.

Штейнер: Гематрия – это учение о числовых значениях букв, с помощью которого можно раскрыть тайный смысл слов и получать ответы на сокрытые вопросы.

Долгин: И с помощью чего происходит нормальная цифровая-языковая игра.

Штейнер: Разумеется. Про игры я буду много говорить дальше. Так вот, наряду со всем прочим такой символизации, сакрализации и подлежит сам принцип организации букв, а именно алфавит. Я рассмотрю разные попытки систематизации русской азбуки, начиная с ее отдаленных истоков. А потом сравню это с кардинально противоположным японским принципом, по которому они организуют свои силлабические азбуки, она там не одна, а их несколько.

Для начала следует сказать, что неизвестно, как именно называл кириллические буквы ученик Кирилла и Мефодия Климент Охридский, который, вероятно, кириллицу и сочинил, тогда как все знают, что Кирилл и Мефодий изобрели глаголицу, это было несколько раньше, чем кириллица. Также невозможно достоверно доказать, как называли сами солунские братья Кирилл и Мефодий буквы той глаголической азбуки, которую они изобрели. Тем не менее, слова «аз», «буки», «веди», «глаголь», «добро», «есть» и т.д. очень рано прикрепились к соответствующим славянским буквам и служили для облегчения запоминания букв.

В начале XIX в. в России романтическая филологическая традиция, взыскующая народных корней, народного духа, пыталась придать какой-то смысл и построить связный текст из названий этих букв. В частности широко известна интерпретация филолога и комментатора древнерусских текстов с говорящей фамилией Грамматин. Он в 1823 г. в своих комментариях к «Слову о полку Игореве» писал, что азбука, кроме простого названия букв, заключает в себе смысл: первоначальное их название, вероятно, было следующее, цитата: «Я Бога ведаю, глаголю: «Добро есть, живет на земле». Кто, как люди мыслит: «Наш он». Покой рцу, слову твержу». Т.е., если вы следите, первая буква каждого слова – это ничто иное, как алфавитные буквы в порядке их обычного следования. Дальше продолжаю цитату: «Мысль весьма приличная для того, кто познал истинного бога и стал мыслить подобно людям, т.е. посредством письма, и изображать свои мысли. Сей смысл славянской грамоте дан без сомнения в подражание еврейской, в которой св. Иероним находил таинственный смысл».

Грамматин дал довольно складную реконструкцию азбучного текста, но, главным образом, видимо, эта реконструкция известна по весьма резкому негативному отзыву Пушкину. Он отозвался так: «Буквы, составляющие славенскую азбуку, не представляют никакого смысла. Аз, буки, веди, глаголь, добро etc. суть отдельные слова, выбранные только для начального их звука. У нас Грамматин первый, кажется, вздумал составить апофегмы из нашей азбуки. Как это все натянуто!»

В значительной степени Александр Сергеевич, я думаю, был прав, как и во всем остальном, но Грамматин не был первым. Незадолго до него и несколько раз после него в первую треть XIX в. романтические русские слависты, русисты, филологи делали очень похожие построения. Например, был такой А.Буков. Вероятно, это говорящий псевдоним. А.Буков, автор «Русской грамматики», писал о символическом значении букв следующее: «В их [названий] звуках – моя философия. Я нахожу в них первое впечатление младенчества, знания, способность говорить, драгоценное преимущество человека. Я усматриваю постепенность, достойную подражания, развитую мысль первоначального существования. Аз – человек родится. Буки – страшится всего в младенчестве. Веди – начинает познавать. Получает глагол. И уверяется, что добро есть, живет на земле» и т.д. Примерно в таком же ключе выступали другие авторы около того же времени. «Я бог всеведущий» и тому подобное.

Суммирую. Предположения об изначальном смысле во всех этих построениях различались лишь вариантами связности и количеством конъектур. Примеры, где этих конъектур было больше, я выпустил. Но, тем не менее, существовал принцип раз и навсегда установленного порядка азбуки, который, окажись он подвижным, мог бы дать больше возможностей для семантизации кириллического алфавита и интерпретации его, как сознательно заданной программы. Тем не менее, порядок никогда и никем сомнению не подвергался.

Интересно отметить, что уже в самые последние годы, в постсоветский период, пафос мистической сакральности кириллической азбуки прозвучал снова, я бы сказал, с новым религиозным трепетом и жаром. Я видел несколько совершенно неофитских публикаций. Даже если по существу в них что-то и верно, с ними трудно согласиться, потому что эти тексты составлялись отнюдь не с академической трезвостью. Например, такая цитата: «Азбучный именослов, как и графемы кириллицы, включал в себя часть неговорящих элементов и обеспечивал в индивидуальном сознании некий мерцающий огонь сакральной истины, пафос которой пронизывал все напутственное слово Первоучителя. Все это говорит о том, что в азбучном именнике св. Кирилла осуществлен гениальный замысел ее создателя. Он представляет собой не только ментальный текст, лапидарный в силу специфики жанра, он при этом удивительно емко и поэтично очерчивает строение внешнего и внутреннего, душевного космоса. Азбука св. Кирилла задает ключевую микромодель христианской культуры во всей ее полноте, в единстве видимого и невидимого, рационального и иррационального, эзотерического и экзотерического». Конец цитаты, дальше еще 10 страниц примерно такого же текста. В дополнение к этому большое место в публикации занимает страстная полемика с противниками этой теории.

Вероятно, более трезвым будет признать, что «ключевая микромодель», по выражению предыдущего автора, которого нет нужды здесь называть, прослеживается из славянского именника кириллицы не вполне четко и последовательно. Это неудивительно, поскольку Кирилл, если в рабочем порядке признать, что это именно он придумал азбуку и предложил названия ее букв (буки, веди и т.д.), или его ученики в общем и целом следовали порядку греческого алфавита, который следовал порядку финикийского, который, наряду с еврейским, следовал протосинайскому.

Графический рисунок букв, их порядок и названия были практически одинаковыми, начиная с незапамятных времен, примерно с XVIII-XVII в. до н.э. или 3 700 лет до н.э., когда появились первые буквы протосинайского алфавита, сопоставимые с тем, что мы сейчас имеем в латинице, в греческом алфавите и в кириллице.

Прежде чем перейти к японским азбукам, следует остановиться еще на более старых, нежели кириллица, западных алфавитах. Что означают названия букв в других алфавитах – алеф, бет, гимель, далет и пр. Считается, что именно от них произошли греческие альфа, бета, гамма, дельта. Но это далеко не однозначно. Во-первых, и в греческом, и в библейском иврите все эти слова семантизируются достаточно плохо. Они очень слабо связываются с картинками или протобуквами, которые, как традиционно считается, произошли от упрощенных иероглифов. Например, «алеф» на протозападносемитском означал «бык». Соответственно, считается, что рисунок головы с рогами потом превратился в букву А. Далеко не все ученые с этим согласны. Я могу это все нарисовать, если публика изъявит желание посмотреть, но, наверно, все эти вещи, во-первых, известны, а во-вторых, их можно легко найти в интернете.

Соответственно, не вполне понятно, откуда эти названия букв возникли и в греческом, и в еврейском. В частности кивают на евреев, а некоторые гебраисты говорят, что нет, алеф, бет ничего не значат, может быть, когда-то буква «бет» происходила от рисунка дома (ивр. бейт), или буква «далет» или «дельта» или «де» похожа на дверь, которая на иврите «делет». Но самая старая графема этой буквы похожа совсем на другое. Это я нарисую. Наверно, это больше похоже на рыбу, тем более, что это слово «даг» начинается с той же самой буквы. А эта дельта очень относительно похожа на дверь. Считается, что это был треугольный полог в палатке. Это все домыслы ученых, которые однозначно не верифицируемы.

Для меня здесь важно отметить, что достаточно рано на рубеже новой эры, эпохи первых христианских апологетов, только что упоминавшийся выше в цитате из Грамматина отец церкви св. Иероним, когда переводил с помощью еврейских учителей-таннаев Библию на латинский язык, давал толкования всем этим буквам не соответственно конкретным еврейским словам, а просто подбирал сходные латинские слова, которые как-то могли коррелировать с соответствующими еврейскими словами. Он писал: бет-домус, дом; гимель – пленитюдо, изобилие, что-то большое, видимо, что, как он считал, восходит к еврейскому слову «гадоль – большой», но в западносемитском древнем языке такого значения не было.

Здесь важно отметить, что поздняя еврейская талмудическая традиция отрицала какое-то особое значение названий букв. Некоторые ученые считают, что эти слова «алеф», «бет», «альфа», «бета» были бессмысленными, чисто мнемоническими, и они возникли из задач обучения школьников для лучшего запоминания. Это были первые слова, которые составлялись в мнемонических текстах в виде двух табличек. Тогда писали на табличках, и держали в одной руке одну табличку, в другой руке – другую табличку, и чем наполнялись строчки, следовавшие за каждой конкретной буквой, было впоследствии утеряно.

Сходная идея содержалась в одной из статей. Вяч. Вс. Иванова, первая его статья в перваом номере журнала «Elementa», который, кажется, прекратил свое существование несколько лет назад. Он толковал слово «elementa», а ведь это не что иное, как порядок латинского алфавита, начиная с его второй половины: l, m, n – «элемен». Т.е. это могло быть второй табличкой типа двух табличек или скрижалей, на которых были записаны 10 заповедей, а так по 11 букв в 22-х буквенном алфавите могли в свое время записываться на таких табличках или глиняных таблетках. В частности первые такие таблички были найдены при раскопках месопотамского города Угарит, они относятся к XIV в. до н.э., т.е. 3400 лет назад, и уже там содержатся первые буквы, которые по-русски называются а, б, в, г, д и т.д., т.е. этот порядок оставался всегда неизменным.

Интересно отметить, что этот порядок повторяется в некоторых библейских псалмах. Есть псалмы, которые в оригинальной записи на иврите представляют собой акростих. Наибольшей известностью, видимо, пользуется Псалом 144 (это в православной традиции, а в еврейско-масоретской традиции, равно как в католической и протестантской, он имеет номер 145): «Вознесу тя, Боже мой, царю мой, и благословлю имя твое в век и в век века». Это алфавитный акростих, в котором есть 21 строчка и 21 буква, почему-то в самой середине выпала буква «нун», а все остальное начинаются через алеф, бет, гимель, далет, вав и т.д. Можно сказать, что и этот псалом был своего рода мнемонической считалкой, которая воспроизводила своим обликом установленный алфавит. И таких акростихов в псалмах было много. Если кто-то интересуется, могу указать их номера.

Вслед за акростихами Псалмопевца многочисленные алфавитные стихи и песни стали популярны практически во всех культурно-языковых традициях Запада, включая, разумеется, и русскую кириллическую традицию. Популярность таких русских стихотворных азбук не сходит на нет и по сей день. Достаточно залезть в интернет и путем несложных комбинаций поиска обнаружить там массу детских и очень часто идиотских азбук. Например. «Зинаида-Зиночка, в волосах резиночка», это про букву З. Вот еще. «Захар, Зиновий – имя для мужчины, его носить нужна причина». Я долго думал, какая причина, но, наверно, тут на евреев намекают. Есть, разумеется, и всякого рода «гусарские» азбуки. Вот например: «Икар был первым, кто летал, // Икрою лишь буржуй блевал». Видимо, такого рода стишки восходят к Маяковскому, который в Окнах РОСТА давал свои революционные азбуки. Вот пример на букву Т. «Тот свет буржуям очень сладкий, // Tрамваем Б без пересадки».

Такой идиотизм азбучных стихов, видимо, равно распространяется и на безвестных умельцев, которые пишут про «Зиночку в волосах резиночка» и на «трибуна-главаря», поскольку очень редко из установленного традицией, а, может быть, божественным глаголом, алфавита можно сделать что-либо осмысленное.

Евгений Штейнер (фото Наташи Четвериковой)

Прежде чем перейти к принципиально иному японскому варианту, расскажу еще об одной традиции семантизации азбуки. Это так называемые панграммы. Так называют алфавитные предложения, в которых встречаются все буквы. Традиция составления таких предложений восходит еще Гомеровым гимнам в архаической греческой традиции, они периодически встречаются в разных языках на всем протяжении западной культурной традиции, есть они и в русском языке. И надо сказать, некоторые люди специально соревнуются, чтобы сочинить такое, хотя возможности для этого крайне ограничены.

Я прочту два или три таких варианта панграмм, в которых есть не только буквы, но и знаки все препинания. «Экс-граф? Плюш изъят. Бьем чуждый цен хвощ!» Можно думать о том, что это означает, но, по крайней мере, каждое слово можно найти в словаре, и в этой фразе повторяются 33 буквы, и каждая только по одному разу. Есть такие примеры и в других языках. Я обещал еще один пример из русского. «Эй, жлоб! Где туз? Прячь юных съемщиц в шкаф».

Русский язык не очень для этого приспособлен. В некоторых других языках примеров есть побольше. Я нашел совершенно очаровательную виньетку в польском языке. Поскольку там очень много шипящих, я затрудняюсь это произносить, там учтена даже вся диакритика. «Pójdźże, kiń tę chmurność w głąb flaszy!» «Пойдем, утопи свою угрюмость в глубине бутылки!» Это очень легко запомнить, только беда, что алфавит все-таки построен не в таком порядке.

Действительно, никому не придет в голову вспоминать порядок букв или учить детей азбуке по таким фразам, типа «Экс-граф…» или «Эй, жлоб!...». А в древней Японии все обстояло совершенно иначе, намного серьезнее. Поэтому, если мы сейчас обратимся к японцам, то увидим существенные, ключевые различия в самой ментальной структуре, которая организовала эти разные принципы.

Как все знают, национальная японская письменность состоит из иероглифов и слоговой азбуки, которой можно писать слова полностью, но сейчас чаще всего дописывают изменяющиеся части слова в конце после иероглифов. Иероглифы были заимствованы из Китая, азбуку японцы изобрели сами, существуют две разновидности, катакана и хирагана. Я в дальнейшем буду говорить о хирагане, они различаются графически, хотя произносятся одинаково. В разные исторические периоды существовало 47, 48 или 50 знаков.

Считается, что самой первой системой организации японских силлабем или слоговых знаков была азбука под названием ироха. Она приписывается учителю, основателю буддийской школы Сингон Кукаю, который жил в начале IX в. Если верить традиции, он сочинил стихотворение, которое называется Песня «Ироха». Ироха – это первые три знака. Это стихотворение является полной панграммой, в него входит 48 знаков этой азбуки, и все знаки встречаются только один раз. Сначала я приведу, как эта азбука читается по-японски, а потом дам перевод академика Н.И. Конрада.

Читается это примерно так.
Иро ва ниоэдо

Тиринуру во

Вага ё тарэ дзо

Цунэ нараму

Уи но оку яма

Кё: коэтэ

Асаки юмэ мидзи

Эи мо сэдзу

Эквиритмически, т.е. тем же самым размером, молодой будущий академик Конрад перевел это так:

Красота блистает миг —

И увяла вся.

В нашем мире что, скажи,

Пребывает ввек?

Грани мира суеты

Ныне перейди,

Брось пустые видеть сны

И пьянеть от них!

Дальше я прочту свой менее поэтический, но более точный перевод, который, может быть, добавит некоторые обертоны смысла.

Цветы еще благоухают,

Но уже облетели.

Кто в нашем мире, увы,

Живет вечно?

Суеты огромные горы

Сегодня же преодолев,

Не зри пустые мечты

И не пьяней от них.

Это стихотворение является ни много ни мало квинтэссенцией всего буддийского миросозерцания. Там даже есть чисто буддийские термины, которые пришли из Китая из буддийских сутр. Например, японское слово «уи» это китайское «ювэй», «деяния». Вероятно, в публике чаще знают слово «увэй», которое упоминает Гребенщиков в одной из своих песен («внедряя в жизнь увэй»). «Увэй» - недеяние, «ювэй» - деяния.

Это слово есть и здесь, и мы его с Конрадом перевели как «суета». Первое слово «иро» означает «цвет», расширительно «краса», «цветок». Может также обозначать «страсть» или «любовь». Т.е. получается, что признание окружающего мира, сколь бы прекрасен и благоухающ он ни был, есть нечто преходящее. Эта печальная скоротечная иллюзия передана как «пустые сны», и именно это является ключевой позицией буддизма, пронизанного пессимизмом.

Вероятным источником этой японской Песни «Ироха» стала гатха – религиозное индийское буддийское стихотворение, в котором кратко выражается суть учения. Ниже я приведу это четырехстрочное стихотворение из «Нирвана-сутры», «Маха-паринирвана-сутра».

Звучит оно по-русски так.

Все приходит, нет постоянства

Вот закон рожденья и смерти.

Истреби и рожденье и смерть,

Угаси суету и веселье убей.

Но именно поэтому любование, умиление быстротечной красотой сделалось основной чертой японского национального характера.

Песня «Ироха» стала культурообразующим текстом во всех смыслах. Во-первых, это была азбука, по которой детей учили алфавиту. Во-вторых, сам порядок следования слогов стал порядком организации при перечислении, как первое, второе, третье или а, б, в, так перечисляли до самого последнего времени в Японии все через и, ро, ха. Кроме того, в словарях и энциклопедиях статьи составляли именно по этому принципу примерно до конца Второй Мировой войны, а иногда, правда редко, это встречается и сейчас. И в-четвертых, что очень важно для моей дальнейшей темы, со времен раннего Средневековья в Японии были известны поэтические игры, которые, кстати, далеко не так просто отличить от религиозного ритуала.

Это были игры, в которых азбука ироха являлась своего рода программой, на основе которой составлялись акротелестихи. Теле- – это стихи, в которых смысловым значением наделяют все последние буквы в отличие от первых букв акро-. В Японии очень любили играть примерно в следующую игру. Группа участников, (а это могла быть дружеская пирушка, а также коллективное паломничество в храм), расписывала пространственный двухмерный текст.

Здесь мне придется писать на доске. Справа налево вверху страницы горизонтально записывалась азбука ироха. И, ро, ха, ни, хо, хэ, то. То же самое писалось внизу. И в пространстве между этим каждый из участников сочинял свой собственный текст или на любую тему, или на общезаданную тему, но в котором его танка («короткая песня») начиналась бы в первом случае со слова или слога «и» и заканчивалась бы «и». Второй писал, начиная и кончая свой текст словом (или слогом) «ха». В традиционной записи танка записывались или в одну вертикальную строчку, иногда в две строчки, но никак не в пять строчек, как это принято писать в русских переводах.

Соответственно, получался квадрат, в котором отдельные короткие стихотворения (танка 31 слог) являлись конкретными зарисовками на тему природы, любви, чего угодно. Но все они были в буквальном смысле обрамлены, вставлены в рамку азбуки. В результате этого текст превращался уже не просто в конкретные зарисовки каждого отдельно взятого человека, но и все это вписывалось в рамку буддийской формулы мироздания, любования быстротечной красотой, признания ее непостоянной иллюзией и т.д. Иными словами, эта рамка и все стихотворение «Ироха» представляет собой конденсированное хранилище «всего», из которого при желании могли развертываться самые разные тексты.

Кроме того, здесь есть много других фокусов. Если записать стихотворение «Ироха» в квадрат семь на семь, то последние знаки (если записывать по вертикали, то внизу, если записывать по горизонтали, то справа или слева, они могли и справа налево, и слева направо), самая последняя строка семантизировалась сама по себе, прочитывалась «Токанакэтэ сису» и означала «Без вины погибаю». Т.е. существует эзотерическая традиция о том, что наказанный в конце жизни Кукай таким образом зашифровал послание о своей печальной доле.

Такого рода стихотворения с секретом, в которых были зашифрованы другие тексты, были очень развиты в японской традиции. Этот жанр назывался «орику-ута» или буквально «стихи с загибом», если ты их записываешь определенным образом, загибаешь (или разбиваешь) строчки, там можно прочесть зашифрованное сочинение.

«Ироха» была далеко не единственным текстом, не единственной алфавитной песней-программой в японской традиции. Более того, она была даже не первой. Я начал с нее, потому что она наиболее известна. Я не сказал, что хотя «Ироха» традиционно приписывается Кукаю, который жил в IX в., считается, что это было написано не им, а на 150 лет позже. Еще раньше, на рубеже X в. была сочинена мнемоническая алфавитная песня-считалка под названием «Амэцути». «Амэ» - небо, «цути»- земля, т.е. «Песня неба и земли». В ней набор основных слагаемых Вселенной или мироздания был составлен таким образом, чтобы все эти слова были составлены из дважды не повторяющихся слов.

Звучит это примерно так, я прочитаю начало: «Небо, земля, звезды, воздух, горы, реки, хребты, долины, облака, туман, пещеры, люди, псы, первый, последний...». Опять же слова выбраны не просто так, чтобы они не повторяли один и тот же слог дважды, но и с явно символическим значением. Дается таксономический перечень всего японского космоса: небо, земля, человек посередине, горы, воды (вспомните классический пейзаж в Японии назывался «сансуй» «горы-воды») и т.д. Т.е. в этих 48 слогах уместилось не много не мало, а все первоэлементы вселенной.

Точно, как и рамка «Ироха-ута», стихотворение «Амэцути-ута» так же могло служить программой для составления акротелестихов. Записывалось это точно так же в две строчки вверху и внизу, начиналось это соответственно со слогов а, мэ, цу, ти и т.д. Короче, пейзажные зарисовки, в принципе, о чем угодно, но имеющие заданные первый слог и последний слог. Это все великолепно вписывалось в систему мироздания. Две соседние вертикальные песни или танка объединялись соседними словами, в данном случае а, мэ. Получалось «небо». Две песни неба, дальше идут две песни земли, потом идет звезда, потом человек и т.д. (Я приводил примеры таких стихотворений в своем переводе в недавно изданном сборнике «Хайкумена-3»).

Ради справедливости и академической педантичности скажу, что в Японии существовало еще не менее десятка таких алфавитных песен, когда 47 или 48 слогов объединяли по совсем другим принципам, чтобы составить другие тексты. Был даже такой жанр средневековой словесности, который назывался «тэнараи-ута» или «учебные песни». Т.е. можно было сочинить на свой собственный вкус алфавитную мнемоническую считалку, и таким образом запоминать азбуку.

Уже после Второй Мировой войны все эти азбуки, включая наиболее употребительную ироха, уступили место другой азбуке под названием годзю:он, а именно – система из 50 знаков. «Пятьдесят знаков», которая была составлена уже не по мифопоэтическому принципу, но по сугубо формальному: а-и-у-э-о, ка-ки-ку-кэ-ко, са-си-су-сэ-со и т.д. Тем не менее, можно было бы подумать, что под влиянием Запада или во время американской оккупации японцы, наконец, решили сделать это формально упорядоченно. Абсолютно не так. Это самая древняя система, которая была известна в Японии очень давно, еще во время жизни того же упоминавшегося мной Кукая. Она пришла из Индии, восходит к индийской системе варнапатха. Просто высокоформализованная индийская философия была для японцев не релевантна, слишком рациональна, и абсолютно не привилась в древности.

Подведем итог. В Японии вплоть до самого последнего времени господствовал поэтически-метафорический способ организации алфавита посредством ритмических панграмм, которые были осмысленны и передавали и смысл, и чувства, и мировоззренческую глубину. Главная мысль «Ироха-ута» - мысль об увядании красоты, и она стала главной мыслью всей японской культуры. Существенным моментом японской традиции вообще является ее подвижность, отсутствие жестких, неизменных шаблонов и категорий, некой рамки или структуры. Это и является уникальной особенностью японского типа культуры, залогом эффективной приспособляемости японцев к меняющимся условиям мира. Т.е. применительно к нашей теме, такая черта японского национального характера выразилась в наличии нескольких панграмматических алфавитных моделей, хотя далеко не равноценных по употребительности. Но две названных мной, «Песня об увядании красоты» («Ироха-ута»), и «Песня неба и земли» («Амэцути-ута») имеют еще и мировоззренческий смысл, и это, на мой взгляд, является объясняющим моментом для японской традиции. Такая картина радикально и принципиально отличается от кириллического и – шире – западного алфавитного мышления, которое диктует одну-единственную, заданную на все века и на все языки, и все народы модель. При этом названия букв чаще всего с абстрактными или устаревшими (как буки, веди, глаголь) до полной непроницаемости и темноты названиями. Эти названия трактуются или религиозными или «патриотическим» сознанием в повышенно-мистических тонах, в ареоле святости. Но при этом они плохо поддаются сквозной семантизации и осмыслению, как некий от начала и до конца семантизируемый текст. Тем не менее, отдельные сочетания, куски алфавитных текстов, будь то для кириллицы или в латиноязыках, безусловно, являются многозначащими островками смысла. Например, «глаголь». Мысленно поставим двоеточие: добро есть. Я бы сказал, что это едва ли не самый интересный и показательный пример. Добро, несомое глаголом. Что это как не программа действия, которая задает носителям этой традиции веру в слово. Домысел это или нет, но, пожалуй, это в какой-то степени обнадеживает. Это ли не руководство к действию для начинающих поэтов: «Глаголь! Добро есть». Все, спасибо.

Обсуждение

Источник: http://www.polit.ru/lectures/2008/02/14/azbooka.html