Я прислушивался к себе и удовлетворенно отмечал, что страха нет. Заботливые широнинцы
упрятали меня в самую глубь строя. На схеме Акимушкина это был тридцать первый
номер, почти середина. Справа прикрывала Таня, за ней Тимофей Степанович, Марат
Андреевич и Федор Оглоблин – в бойцовских качествах этих людей сомневаться не
приходилось. Слева были вологодские читатели, и врагу, чтобы добраться до меня,
пришлось бы вначале пробиться через заслон их могучих топоров – в быту вологодцы
были артелью лесорубов. Да и два с лишним десятка колонтайских «вратарей» одним
своим видом внушали уверенность, что врагу их ряды не сокрушить.

Имитируя «японский стиль», бойцы Кислинга смастерили простейшие панцири-накидки
из тонких стальных трубок, скрепленных на манер циновки. Здорово смотрелись с
бердышами и саблями «казаки» Зарубина, в легких кольчужных безрукавках поверх
красных кафтанов. Тюрбаны и халаты бойцов Цофина придавали войску грозный восточный
колорит.

Читатели пензенского Акимушкина взяли на битву традиционные багры, косы,
сваренные из водопроводных труб палицы или чеканы с навершием в виде медного
крана. Их ватники, плотно оклеенные брусками пенопласта, очень напоминали
спасательные жилеты. Акимушкин говорил, что главную опасность представляют не колюще-режущие,
а тяжелые дробящие удары.

Похоже, он ошибся в выборе брони. Когда павлики приблизились, я не увидел ни молотов,
ни топоров. То, что я из-за расстояния принимал за копья, выглядело совсем как
винтовки с примкнутыми штыками.

Я резко потряс за плечо невозмутимого библиотекаря-вологодца Голенищева:

– А как же общий договор не использовать огнестрельное оружие?!

«Павлики не относятся к Совету, – пронеслось в моей голове. – Все правильно. Им
лишь бы получить свою Книгу. Что для них вопросы этики и чести! Сейчас они дадут
несколько залпов, и латохинского войска не станет. Так вот чем объяснялась
непобедимость павликов…»

– Молодец Чахов. Соображает… – ответил Голенищев. Голос его был спокоен и чуть
насмешлив. – Вы присмотритесь, Алексей Владимирович. Это не «мосинки». Разве что
штыки настоящие.

Павликовская «винтовка» оказалась подобием костыля – возможно, это и был изначально
костыль, только уже со штыком и массивным прикладом, подбитым металлом.

– Мне говорили, – продолжал Голенищев, – в Новосибирске они каппелевцев
изображали. Психическая атака. В смысле – в штыковую шли…

– Ну, понятно, – сказал кто-то из колонтайцев. – Пуля дура, штык молодец.

Павлики, как по команде, остановились. Нас разделяло не больше сотни шагов.

– Марат Андреевич, – зашептал я Дежневу. – А что сейчас? Ведь секундантов-то нет…
Правила кто в таких случаях устанавливает? Следит за всем…

– Да никто. Сами воюющие стороны. Вот, Латохин с ребятами уже пошел… Сейчас
будут решать, как проводить бой. Павлики ведь тоже понимают, что у них преимущество
не особо велико, да и устали они… Может, предложат им денежный выкуп или какой-нибудь
иной компромисс, Латохин недаром столько народу созвал. Это чтобы павлики
поостыли и задумались… Не хочу загадывать, но у меня, Алексей, очень хорошее
предчувствие… – Марат Андреевич ободряюще улыбнулся.

Одна за другой катились тревожные минуты. Мы стояли, вытянув шеи, и смотрели на
пятерку колонтайцев и группу павликов, обсуждающих нашу дальнейшую судьбу.

Прозвучала моя фамилия, потом вологодского Голенищева. Тот раздвинул спины колонтайцев
и двинулся на зов, прямо сквозь строй. Я подумал, что ослышался, но по рядам
снова передали: «Вязинцева…».

– Ну и зачем им Алексей понадобился? – ворчливо осведомилась Таня.

– Сейчас узнаем… – сказал Оглоблин. – Не нравится мне это.

Я увидел, что Кислинг, Акимушкин и Цофин оставили свои отряды и направились к
месту переговоров. За библиотекарями шел Веретенов. Поравнявшись с нами, он подтвердил:

– Товарища Вязинцева Латохин просит…

– Куда? – насторожилась Таня. – Передайте, что Вязинцев не пойдет… Не ходите, Алексей!

– Товарищ Веретенов, – сказал Марат Андреевич, – давайте я вместо него…

– Я не понимаю… – растерялся тот. – Просили-то Вязинцева… Он же библиотекарь!

– И не надо вам ничего понимать! – резко сказала Таня. – Сами идите к своему Латохину…

Колонтайцы с удивлением смотрели на нас.

– Ребята, вы чего? – тихо спросил я. – Нашли проблему. Наверняка, очередная
формальность…

– А если нет? – засомневался Оглоблин. – Не идите. Пусть Латохин своей жизнью рискует,
а не вашей. Мы так не договаривались…

– Я не пущу вас! – Таня намертво вцепилась в мой рукав. – Марат Андреевич! Ну скажите
ему! – со слезами в голосе произнесла она.

Мне было ужасно неловко, тем более, что я уже успел засветиться как паникер.

– Марат Андреевич, пожалуйста, успокойте товарища Мирошникову, – я поправил
освобожденный рукав и бросился догонять Веретенова.

Павлики ждали решения Латохина. Выглядели они одинаково, но я предположил, что
их главный – Семен Чахов – посередине группы. Этот человек был безоружен, но
держал в руках большой клубок склизких окровавленных потрохов. Бронзовые мухи
неподвижными искрами облепили блесткое кишечное мясо.

У остальных переговорщиков с шей спускались перевязи, в которых, точно младенцы
в люльках, покоились загипсованные предплечья. Видимо, это был актюбинский шик,
типа рук в карманах. Белые мотоциклетные каски на головах украшала искусная
аппликация бинтов.

Чахов разбирался в оформительском деле. Даже оружие его свиты было по-театральному
ярким и запоминающимся. Особо впечатляли кистени – на грубой стальной проволоке
щербатые, как метеориты, бетонные клубни, полные битого стекла – и вилы с навозной
накипью на зубцах и нарочито обломанным черенком. Во всем чувствовалась рука
художника. Оружие, как и сами павлики, вызывало гадливость.

Чахов, покачиваясь, словно от изнеможения, тихо проскрипел:

– Мы подождем в сторонке… – руки его конвульсивно дрогнули, он выронил мерзкий
клубок. Декоративные внутренности, размотавшись, шлепнулись о землю. Навозные
мухи не взлетели – насекомые были устрашительной бижутерией.

Чахов двинулся, и лента с мгновенно налипшим сором поползла за ним. Я сознавал,
что это спектакль, но когда Чахов медленно, будто якорную цепь, подтягивал к
себе «кишки», мой живот пронзала штыковая боль.

Колонтайцы, переглянувшись с Латохиным, оставили библиотекарей наедине.

И тогда Латохин хмуро сказал:

– Товарищи, мне нужно с вами посоветоваться. Как я и предполагал, павлики не
хотят большого боя. Я попытался решить дело выкупом, Чахов отказался. Тогда я
предложил поединок чести «один на один», с условием, что если он проиграет, то
вопрос о Книге будет закрыт, если проиграю я, то его библиотека получит Книгу.
Чахов говорит, поскольку за нас вступились шесть читален, то вполне логично,
чтобы ответ держал не только я, но и мои союзники. Одним словом, он настаивает
на коллективном поединке «семь на семь»… Я умолял его ограничиться бойцами из
нашей читальни, которым сам Бог велел рубиться за Книгу… – Латохин вздохнул,
развел руками. – Чахова это не устроило. Он, безусловно, проницательный, хитрый
человек и понимает расклад вещей. Я не знаю, как мне поступить, и жду вашего совета…

– Расчет элементарно прост, – насупился Кислинг. – Если мы отказываемся, то
закрутится мясорубка, которая унесет много жизней…

– Но мы были готовы к этому, – задумчиво сказал Цофин, – а Чахов предлагает
отнюдь не простой компромисс. Да и я, честно говоря, не в лучшей форме…

Пришел и мой черед высказаться:

– А я не стану скрывать, что совершенно не имею опыта. Я всего лишь второй раз
участвую в подобном мероприятии. Не подумайте, что я трушу, но мне бы не
хотелось подвести вас…

– Ну, Алексей Владимирович, не принижайте своих способностей, – сказал Голенищев.
– Разведка донесла, как вы лихо разделали гореловского библиотекаря Марченко, а
он был совсем не новичок…

– Товарищ Латохин, – прервал молчание Акимушкин, – большую ты ответственность на
нас взваливаешь. Ведь если мы облажаемся, ты останешься без Книги!

– Я верю в вас… – Латохин беспомощно улыбнулся. – Товарищи, я вот что думаю… –
Он поскреб макушку, потом осененно сказал: – Вы поймите, это же вопрос не
физической, а, если хотите, метафизической силы. Наше дело правое, мы победим в
любом случае!

– А на каких условиях проводится поединок? – спросил Зарубин.

– Павлики не отказываются от изначальных правил, – оживился Латохин. – Есть
оговоренная территория боя, любой может по желанию выйти, тогда он вне игры и участвуют
оставшиеся, а там… Ну… По факту победы, одним словом…

– В принципе, гуманно, – согласился Зарубин. – Ладно, ребятушки, я – за. Ста смертям,
как говорится, не бывать…

– Я и так сразу был согласен, – сказал Голенищев.

– Есть альтернатива? – кисло усмехнулся Цофин.

– Я человек компанейский, – Акимушкин обратился к нам. – Вязинцев и Кислинг, что
вы решили?

Я, совершенно подавленный ситуацией, молча кивнул.

Кислинг пожал плечами:

– Всегда пожалуйста…

И Голенищев подвел итог:

– Товарищ Латохин, зови Чахова… Мы принимаем его условия.

СЕМЬ НА СЕМЬ

Я услышал, как заплакала Таня. Марат Андреевич суетливо метался между Кислингом
и Зарубиным. Тимофей Степанович, схватив Латохина за грудки, что-то грозно выговаривал
ему. Старика еле оттащили.

Ко мне подошел Оглоблин. Он сразу сказал библиотекарям Акимушкину и Цофину:

– Я на несколько слов Алексея Владимировича. Хорошо?… Вы, Алексей, главное, не нервничайте.
Броня у вас исключительная, такой ни у кого нет, я сам проверял – топор, шашка
не берут, а штык и подавно… И еще, вдруг и вам поможет… – торопливо продолжал Оглоблин.
– Лично я перед боем обычно стараюсь песню вспомнить, лучше всего про Великую
Отечественную войну, про героическую смерть – и сразу настроение подходящее,
боевой дух просыпается. Это, конечно, не Книга Ярости, но все же какой-то допинг.
Кстати, мне Маргарита Тихоновна намекала, что вы, когда у нее бывали, все поняли…

Это была непростительная забывчивость. Ведь не для пустого времяпровождения
долгие часы просиживал я у Маргариты Тихоновны, слушая голоса советских скальдов,
летящие из черных дыр виниловых пластинок. Оставались считанные минуты, а нужно
еще было успеть воспользоваться неразработанной техникой мужества.

Оглоблин махнул на прощанье рукой и вернулся в строй. Я же покрепче сжал рукоять
клевца. В метре от меня с топором стоял решительный Голенищев, за ним Цофин, уже
приготовивший к поединку два тесака. Вытащили из ножен сабли Зарубин и Кислинг.
Тусклым серебром светился клюв латохинского кайла. Акимушкин безмятежно
поигрывал шестопером, разминая застывшую кисть.

Напротив переминались семеро павликов – гладкие безликие фигуры, похожие на
огромные белые пешки, только с острыми костылями наперевес.

«Мне кажется порою, что солдаты, с кровавых не пришедшие полей, не в землю нашу
полегли когда-то, а превратились в белых журавлей, – умственно замычал я. – Они
до сей поры с времен тех дальних летят и подают нам голоса. Не потому ль так
часто и печально мы замолкаем, глядя в небеса», – я настороженно прислушался к
себе – с душой ровным счетом ничего не происходило. В панике я подстегнул новые
строчки: «Летит, летит по небу клин усталый, летит в тумане на исходе дня, и в
том строю есть промежуток малый, быть может, это место для меня», – но песня
немым скулежом метнулась из правого мозгового полушария в левое. Я подумал, что
спохватился слишком поздно, но упрямо продолжал заклинать птичье бессмертие: «Настанет
день, и с журавлиной стаей я поплыву в такой же сизой мгле, из-под небес по-птичьи
окликая всех вас, кого оставил на земле…»

Чахов, смотавший кишки в клубок, вдруг с размаху кинул его в нашу сторону.
Павлики рванули с места, как гончие, на бегу поменялись местами, и моим
противником оказался совсем не тот боец, которого я примерял к себе. Он был уже
почти рядом, когда я до конца уяснил свою задачу в этом поединке. Нахлынувший
адреналин согрел, словно глоток спирта, живот счастливо задрожал, и я догадался,
что это не страх, а гибельный азарт.

Я видел, Голенищев отступил на шаг, чтобы усилить будущий взмах, и его соперник,
стоящий ко мне спиной, сделался идеальной мишенью для клевца. Острый удар штыка
между лопаток только подбросил меня к цели. Все-таки Оглоблин постарался на
совесть – протектор «белаза» не подвел, выдержал.

Я обрушил клевец на затылок голенищевского врага. Раздался дощатый треск. В
следующую секунду будто литая молния пронзила мой сапог и ушла в землю. Рвотная
боль плеснула из раненой ноги в голову и помутила ум. Мелькнувший приклад
ошпарил свинцом висок, ухо и скулу. Красный звон затопил слух. Я упал, сверху
рухнул раскинувший руки павлик. Он беззвучно закричал вывернутым наизнанку ртом,
приподнялся на руках и вдруг страшно ударил меня лбом в переносицу, при этом
голова павлика почему-то сразу раскололась, из нее, как птица, порхнул в небо вологодский
топор, и бой на этом закончился…

Раньше мне было интересно, что такое «потеря сознания». Представлялось состояние
сродни кошмару или сну. На деле все было много скучнее. Вначале я просто не существовал,
потом появился вместе со светом из большого окна, лежал на спине, и надо мной
простирался оштукатуренный потолок.

Я наскоро осмыслил мир и сразу ощутил его первое неудобство: лицо казалось туго
спеленатым. Мне с трудом удалось приподнять руку, и я мельком увидел торчащую из
предплечья капельницу. Я успел коснуться лица. На ощупь оно было отмороженным и
каким-то тряпичным.

Похожий одновременно на ветеринара и агронома усатый мужик в белом халате и
докторской шапочке бережно уложил мою руку на место:

– Очнулся, мотоциклист? Ну, с возвращением!

Я понял, что выжил, но особого ликования почему-то не ощутил. Недавний черный вакуум
совершенно не казался мне страшным.

– Ой, побегу близких ваших обрадую, – проворковал вдруг над ухом озабоченный женский
голос. – Тут же ваша родня съехалась. И дядя, и сестра с мужем, и дед. Извелись
уже. Ночь не спали… – белый, как снеговик, силуэт, шлепая тапками, поплыл к
дверям.

– Ладненько. А я домой поеду. Устал… – сказал мужик. – Дядя твой ночью всю душу
вытряс, ей-богу. Я ему: «Поверьте, – говорю, – я ради коллеги уж постараюсь,
сделаю в лучшем виде…»

– Вы тоже библиотекарь? – спросил я половиной рта и похолодел от неожиданности.
Мысль, что меня парализовало, вышибла вопрос, каким образом покойный дядя Максим
«тряс душу».

– Почему библиотекарь? – ласково удивился мужчина. – Я хирург. Травматолог.

– Травматолог… – шамкающим эхом повторил я.

– Ты ночью к нам в больницу поступил. Кома второй степени… Да не пугайся! По-простому,
сотрясение мозга с потерей сознания на пару часов. Тебя сразу в реанимацию, а
потом сюда. Дядька твой все сам оперировать рвался, я объясняю ему: «Родственника
же нельзя!». Говорю: «Вы не переживайте, сделаем в лучшем виде!». Так что нос у
тебя будет как новый, точнее, старый – без изменений! – Он засмеялся.

– А почему рот не двигается?

– Чудак-человек! Тебе же пол-лица обкололи. Ну, в смысле, обезболивающее ввели.
Вот ты когда у дантиста бывал, новокаин в десну кололи?

– Да… Наверное…

– Ты мне лучше вот что ответь… Кто же по стройке, да еще ночью, на мотоцикле
разъезжает?

– Каком еще мотоцикле? – на всякий случай спросил я. Впрочем, эта осторожность
была излишней и запоздалой. Я уже прокололся с дядей-библиотекарем, и если бойкий
хирург был из враждебного нам клана, то жизнь моя висела на волоске.

– Амнезию симулировать в другом месте будешь. Мне-то зачем врать? Я ж не ГАИ…

– Я правда не помню…

И тут к несказанному моему облегчению я увидел Марата Андреевича и Таню. Из-за
двери тянули шеи Оглоблин и Тимофей Степанович.

– Артист… – с улыбкой сказал Дежневу доктор. – Слышишь, племяш твой говорит,
память отшибло…

– Как же, Антоша?! – деловито спросил Марат Андреевич. – Ты с товарищами ралли
на стройке затеял, ногой зацепился за кусок арматуры, она тебе ступню насквозь
проткнула, ну, понятно, слетел ты с мотоцикла, головой приложился о доски. Такие
вот дела…

– Теперь вспомнил, – сказал я. – Спасибо.

– Вот и хорошо, – улыбнулся доктор. – Ну, общайтесь-лобызайтесь. Но не больше
десяти минут. Больному покой нужен…

Широницы, словно птицы, обсели мою койку. Марат Андреевич коротко пересказал мне
вчерашние события:

– Алексей, мы победили, Книга осталась у колонтайцев! Но если бы не ваш подвиг,
все могло бы окончиться по-другому! Своими бесстрашными и жертвенными действиями
вы сразу создали численный перевес и сковали вашего противника. Его добил Голенищев,
затем помог Цофину, и уже вдвоем они решили исход всего поединка!

– Если бы вы только знали, как мы гордимся вами! – жарко произнес Оглоблин.

– Да ладно, – смутился я. – Просто не хотелось даром умирать, никого с собой не
прихватив…

– Алексей, это и есть – подвиг, – убежденно сказал Марат Андреевич, – подвиг, который
оценил даже такой сложный человек, как Семен Чахов!

– Если бы он меня здесь увидел, – я ощупал свое марлевое лицо, – то и в
библиотеку бы к себе принял. Я сейчас точно – вылитый павлик.

Таня взяла мою руку и несколько раз поцеловала. Тимофей Степанович шмыгнул носом,
ловко утер слезу, заулыбался и полез за носовым платком.

– Ну, зачем вы так, Алексей? – расстроился Марат Андреевич. – С вами ничего
ужасного не произошло. Имеются ушибы лица. Отеки за две-три недели полностью
сойдут. Да… Ушной хрящ еще разбит, не переживайте, на слухе это не отразится,
просто ухо мягкое будет. А с ногой, я считаю, вообще повезло. Сухожилие-то не
задето. Вы здесь денек похвораете, а завтра мы вас домой повезем. Ребята ждут!

– Я забыл спросить, что с остальными? Что Латохин, рад?

– Не хотелось вас расстраивать… – замялся Марат Андреевич. – Но, мне кажется,
лучше сказать. Да, товарищи? Латохин геройски погиб. И Зарубин тоже. Вместо
Латохина у колонтайцев за старшего Веретенов. Привет вам большой передают и
благодарность от всей читальни.

– А павлики где?

– Ушли, как и обещали, в Казахстан, – Оглоблин махнул рукой в сторону предполагаемого
юга. – Вся-то их семерка полегла. Пощады не просили, бились до последнего…
Кстати, – он улыбнулся. – Вчера прибыла помощь от Совета… Вовремя опоздали.

Тимофей Степанович презрительно хмыкнул:

– Как всегда, в свинячий голос…

– И что?

– Да ничего. Вежливо сказали им, что инцидент исчерпан, а ложка вообще-то к
обеду дорога, и они убрались. О тебе, Алексей, кстати, расспрашивали. Ты теперь
для всех знаменитость!

УГЛЫ

«Гусейнов Фигрутдин Анвар-Оглы, Гусейнов Аслан Иманведи-Оглы, Джабраилов Рамазан
Рустамович, Хайтулаев Рашид Ахмедович, Магомадов Ахмадрасул Хайбулатович, Юсупов
Хасан Пануевич…», – я осилил список до середины. В голове зашевелились тошнотворные
жернова – недавнее сотрясение мозга еще давало о себе знать, особенно при чтении.
Превозмогая дурноту, я сощурил глаза и побежал по цветастым именам-отчествам,
как по ухабам, до конца списка: «Бачаев Искандер Казбекович, Измаилов Абдулхамед
Тимербекович, Садулхаджиев Альви Вахаевич».

– Посмотрели, товарищ Вязинцев? – прозвучал мягкий голос порученца. Звали
приезжего Роман Иванович Ямбых, и он был одним из ординарцев того самого Коврова,
уродливого наблюдателя от Совета, присутствовавшего на нашей сатисфакции три
месяца назад. Я сразу обратил внимание, что в речи Ямбых успешно копирует эту
опасно-вкрадчивую лисью манеру своего непосредственного начальника.

Выглядел порученец неприятно – склизкий мужичок с мокрым, точно облизанным,
лобиком. Безымянный палец правой руки украшал синий наколотый перстень с
сердечком внутри, а на левом предплечье зеленела татуировка в виде сисястой
скрипки.

– Завершающий в списке некий Садулхаджиев, это уже человек Гирея или Бийгиреева,
возглавляющего влиятельную преступную группировку региона, с широким спектром
деятельности – от торговли оружием и наркотиками до разбоя, вымогательств и
заказных убийств. Ваши покойники встречались с ним, чтобы обговорить, если так
можно выразиться, покупку лицензии на потрошение здешних угодий. Вот что нам пока
известно.

– Постарались на славу, Роман Иванович, – сказал я, возвращая лист. – Вспомнили
всех поименно. Какие еще у Совета претензии к читальне?

– Не надо язвить, товарищ Вязинцев, еще не известно, чем отзовется ваше самоуправство!
И заметьте, это не в первый раз! Бегство читателя Шапиро, инцидент с гореловской
читальней стоили вам взыскания категории «А»… Еще не получали протокол Совета?
Вам передадут… И вот – новая проблема. Возможно, еще похлеще прежней. Неужели вы
не понимаете, что подставили всех нас под удар?!

– Роман Иванович, такое ощущение, что вам этих хасбулатов жалко, – сказал Дежнев.
– Мы действовали в целях общей безопасности…

– Подобные дела обсуждаются коллективно! – возразил Ямбых. – А вы снова
наплевали на Совет! Правильно я говорю, товарищ Селиванова?

– Не совсем. Во-первых, люди, от которых исходила опасность, – все мертвы.
Второе, мы никоим образом не попали под подозрение ни органов власти, ни
криминальных сил. Что вам еще надо?! В-третьих, даже ваши эксперты никакого
скрытого умысла не обнаружили!

– И не обнаружат! – произнес молчавший до этого Тимофей Степанович.

– Действия – крик в горах, подождем, каким будет эхо. Возникшая проблема намного
серьезнее, чем поначалу кажется. Во-первых, – Ямбых ядовито улыбнулся Маргарите
Тихоновне, – широнинцы привлекли внимание посторонних людей, причем довольно
агрессивных. Все это говорит о грубейших нарушениях конспирации. И попробуйте
мне возразить. Во-вторых, у нас есть все основания подозревать – наезд на вашу
читальню был совершен по наводке. Это означает, что некто извне пытается
проникнуть в Тайну Книг. Если эта информация подтвердится, то, боюсь, ваша читальня,
по всей вероятности, будет расформирована.

– Ежегодный прирост по всем библиотеками и читальням в среднем до двухсот человек,
– поспешно добавил Луцис. – Вполне достаточно, чтобы где угодно произошла
минимальная утечка. Причем здесь мы?!

Ямбых кивнул:

– Ну да, вот у вас новый библиотекарь… Ого, товарищ Селиванова уже убить меня готова!
– он трескуче засмеялся. – Повторюсь, мы еще не знаем, о чем идет речь: о
чудовищном невезении ли, преступной халатности широнинской читальни или о
внешнем заговоре. Во всех случаях на карту поставлена всеобщая безопасность.
Даже если вы формально и не при чем, то имеются высшие приоритеты…

– Вы не находите, в этом решении Совета прослеживается некоторая предвзятость? –
перебила его Маргариты Тихоновна.

– А вас, товарищ Селиванова, не удивляет, почему именно широнинская читальня
снова оказалась эпицентром проблемы? Неужели только злой рок? – спросил с
укоризной Ямбых. – Я не суеверный человек, я прагматик. Проблемы преследует тех,
кто их заслуживает. Мы разбираемся. Если у вашего самоуправства не будет
последствий, думаю, дело ограничится взысканием. Обещаю, никто просто так не
станет навешивать на вас собак. Но пока для широнинцев на пару дней домашний
арест, а там видно будет…

Нежданная беда нагрянула неделю назад. До этого все шло прекрасно. Полтора
месяца в читальне царило спокойствие. Двенадцатого июля мы с триумфом вернулись
из Колонтайска. Через неделю в больнице у Марата Андреевича мне сняли повязки.
На улицу я старался не показываться, стесняясь внешнего вида. Отеки на скуле и
переносице стойко продержались аж до начала августа.

Я, бывало, подолгу смотрелся в зеркало, с тревогой изучая непривычные синюшные
черты. Впрочем, безвестный доктор не обманул меня – нос действительно остался
прежним, без боксерских перекосов и горбинок. Пробитая штыком ступня зажила,
сохранился лишь похожий на пуп шрам, который Марат Андреевич в шутку называл «стигматом
библиотекаря».

Только мы вернулись, я позвонил родителям. Новокаин уже не искажал мою речь, и я
бодрым голосом непринужденно сообщил, что нашел работу – вести театральную
студию в местном ДК. Я-то понимал, что широнинцев не покину, и мне нужно было
подготовить близких.

На новость отец отреагировал спокойно, он давно предвидел такой вариант, а мама,
наоборот, забеспокоилась, как же я буду жить один в чужом городе, и посетовала,
что не может приехать – Вовка сама не справляется с Иваном и Илюшкой. Я сказал,
что у меня будет нормальная зарплата и интересная работа, и я, наверное, вскоре
подам документы на российское гражданство. Потом я заверил родителей, что при
первой же оказии навещу их.

Книга еще была на хранении у Маргариты Тихоновны. Я сам это предложил, мотивируя
просьбу тем, что каждодневные паломничества читателей утомительны, а мне нужны тишина
и полный покой. Широнинцы не спорили, но сказали, что постельный режим подразумевает
если не охрану, то, по меньшей мере, сиделку. Я выбрал для этой роли Таню.

После колонтайских событий я вдруг осознал, что имею право на женщину. Две
следующие недели Таня прожила у меня. Некоторое время я испытывал неловкость
перед Вероникой – очень не хотелось, чтобы могучая девушка чувствовала себя
оскорбленной моим выбором. Впрочем, сколько я ни наблюдал за ней, я не заметил в
ее глазах и намека на ревность или обиду. Мне кажется, я не ошибся с выбором.
Преданная читальне и Книге, Вероника хлопотала лишь о моем «мужском удобстве», а
Таня просто любила меня…

Одним словом, полтора месяца все шло хорошо. И вдруг августовским вечером
раздался звонок. Чуть смущенно Маргарита Тихоновна сообщила, что у читальни
возникли неприятности и дело не терпит отлагательства. Она оповестила читателей.
Все собираются у меня.

– А что, собственно, случилось, Маргарита Тихоновна?

– Не телефонный разговор…

Через час широнинцы были в сборе. Луцис, волнуясь и негодуя, поведал нам о
произошедшем:

– Вчера мы с Гришей возвращались от Маргариты Тихоновны, он Книгу читал, и я
обещал проводить его домой…

В июле Вырина выписали из больницы. Он быстро шел на поправку, хотя еще нуждался
в помощи. Книга все-таки была сильнейшим эмоциональным потрясением, и на обратном
пути кто-нибудь из наших неизменно сопровождал Гришу. В тот раз с ним был Денис.

Возле самого подъезда Вырина их остановили двое молодых людей кавказской
внешности и соответствующего выговора. Это были кузены Гусейновы – Фигрутдин
Анвар-Оглы и Аслан Иманведи-Оглы – по прозвищу Углы. Денис уже слышал о них.

Старшему Углу – Фигрутдину – было двадцать два, младшему – девятнадцать. Братья
еще только расправляли криминальные крылья, помалу осваивая нехитрое искусство
шантажа и вымогательства. Новоявленная «бригада» насчитывала пока всего восемь
человек – тощих и злых отпрысков Чечни и Азербайджана, – и промышляла на нищей
окраине, где не водилось конкурентов. В короткие сроки Углы с товарищами поработили
в районе престарелых и опустившихся собирателей бутылок, обложив данью. Окрепнув,
Углы подобрались к пунктам сбора стеклотары. У строптивых хозяев, не желавших платить,
приключились на складах пожары.

Возле небольшого автовокзала на длинной аллее по утрам возникал спонтанный базарчик
– бабки из пригорода везли на продажу огородные излишки. Углы назначили нелегалам
цену за место, а в случае отказа платить обещали натравить ментов или же
угрожали полной экспроприацией товара. Жаловаться нарушающим закон бабкам было
некуда, и они согласились на отступные.

Следующими жертвами стали представители частного извоза. Угрозы сжечь машину
действовали безотказно. Углы не стеснялись спекулировать грозным этническим
составом бригады, а люди испытывали панический страх перед чеченцами.

Впервые Углы продемонстрировали характер в разборке с цыганами. Они предложили
разделить территорию пополам и сослались на «крышу» – известного авторитета
Гирея, с которым даже не были знакомы. Цыгане, избегая конфликта, согласились.
Половина дела была сделана, оставалось уговорить Гирея взять их под свою опеку.

Для солидности Углы спешили прибрать к рукам все мелкие притоны, чтобы
обеспечиться сбытом на будущее. Они надеялись когда-нибудь вытеснить цыган и
стать полновластными хозяевами окраины…

– Нам сказали, «старухина точка» берется под контроль, – докладывал ситуацию
Луцис. – Им, дескать, про нас все известно, они давно наблюдают за Селивановой,
назвали адреса Дениса, Саши…

– И самое неприятное, – сказал Вырин, – они знают адрес Алексея. Они действительно
следили за нами…

– Я подведу итог, товарищи, – заключила Маргарита Тихоновна. – Как это ни
абсурдно звучит, какие-то проходимцы вообразили, что я содержу притон. Между
прочим, сегодня уже ко мне лично подходили с теми же угрозами. Ничего не понимаю,
– она удрученно вздохнула. – А я так любила Кавказ, раньше часто туда в отпуск
ездила…

Вполне возможно, визит кавказцев был изощренной провокацией, – нас испытывали,
пытались подставить. Но при этом козни Совета не выходили за рамки громовского
универсума, с его этикетом, правилами. Бытовая же напасть извне была страшна
неуправляемой стихийностью. Возникали вопросы, кто эти чужаки, почему они выбрали
нас, какую истинную цель в конечном итоге преследуют.

Допустим, они прицепились к нам по недоразумению, досадному стечению
обстоятельств, сложившихся невольно в идеальную приманку для бандитов. Ведь рассказывала
Маргарита Тихоновна, что и раньше шептались соседи, будто Селиванова приторговывает
самогоном и ворожит за деньги – уж слишком часто приходят к ней самые разные
люди. Изможденный Вырин или Сухарев с нечистой гипсовой повязкой, да и я сам,
хромой, в синяках – мы производили впечатление личностей асоциальных, давали
почву пересудам. Все бы ничего, но слова: «Мы давно следим за вами», – решили судьбу
Углов. Медлить было нельзя.

– Шлепнуть чурок подчистую, – просто сказал Сухарев. – Это надежнее всего. Сами
они уже не отцепятся.

– А как исполнить? – поинтересовался я. – Массовое автомобильное крушение?

– Сложно, Алексей, – задумался Дежнев. – Проще сымитировать банальную разборку с
цыганами, в стиле «поножовщина». Цыгане вполне могут иметь претензии к Углам.
Раньше они здесь все крышевали, потом их крепко потеснил Гирей, а Углы спешат
лечь под Гирея. У ментов не должно возникнуть никаких вопросов. Пусть Бийгиреев
после, если захочет, разбирается с местным бароном…

– Есть идея, – предложил Сухарев. – Мрази постоянно зависают в шашлычной на
водохранилище, ну, бывшее кафе «Теремок». На выходные точно там появятся. Места
глухие, свидетелей не будет. Когда Углы празднуют, нормальные люди сразу уходят
– боятся. Так что трудностей с засадой не возникнет.