Главная » 2008 » Декабрь » 7 » 5. НАСЛЕДСТВО
17:51
5. НАСЛЕДСТВО
А на Рождество пришло извещение о смерти дяди Максима. Милицейский протокол сообщал,
что Вязинцева М. Д. обнаружили мертвым с множественными ушибами и ножевыми
ранениями. В приложенной квитанции указывался сектор и ряд с дядиной могилой на
2-м городском кладбище. В наше зарубежье письмо пришло с большим опозданием –
спустя месяц после похорон.

Мы были очень расстроены этим трагическим известием, папа, прижав кулак к губам,
шептал: «Ой, Максим, Максим», и мама всплакнула – она всегда жалела нашего
беспутного дядю. Помню, она семь лет назад еще хотела пригласить его на Вовкину
свадьбу, но папа отговорил: «Максим напьется, устроит дебош». В итоге мы его не
позвали. И вот дяди не стало.

Насколько мы поняли, убийцу никто не нашел и, наверное, не искал. Дядина былая репутация
подразумевала, что он пал жертвой своих асоциальных знакомых. Это было странным,
ведь если верить рассказам, дядя уже сколько лет не пил. Так или иначе, в
милиции его просто списали в утиль и кремировали. Папа все собирался поехать к
нему на могилу, но дальше разговоров это не продвинулось.

Стыдно признаться, но смерть дяди Максима из стадии горя довольно скоро переросла
в рутину получения наследства, главным пунктом которого являлась двухкомнатная
квартира. Семьи дядя не имел, мы были единственными кровными родственниками.
Этим стоило заняться. Надежд, что я заработаю себе на жилье самостоятельно, не
было никаких.

Когда я женился, все решили, что вопрос моего пристанища исчерпан. Квартиру наших
покойных стариков мы сразу отдали Вовке с мужем. Когда-то родители приобрели за
городом дачный участок с поросячьим домиком а-ля Ниф-Ниф. Отец все пытался
сделать из этой халупы полноценный дом, но тщетно. Через год я удружил с
разводом и вернулся в родные пенаты. С мая по октябрь мать с отцом уезжали на
дачу, но зимовали-то мы вместе, и нам было тесно…

И вот у меня появилась надежда обзавестись, наконец, своим углом. Загвоздка лишь
была в том, что дядя не оставил завещания. А это влекло за собой кучу
утомительных бумажных формальностей.

По закону, если в течение полугода со дня смерти не поступало заявления о
принятии наследства, квартира отходила городу, и выбивать ее пришлось бы через
суд.

Мы вышли на государственную нотариальную контору по месту жительства дяди,
списались с Российским консульством. Оснований отказывать нам не было. В марте
мы получили бумагу, по которой с первого июня отец как кровный родственник вступал
в наследство. Нужно было только доплатить какие-то сборы или налоги.

На семейном совете мы постановили, что улаживать дела отправлюсь я.

Взваливал я на себя задачу непростую – продать дядину квартиру. Предполагалось,
что если найдется потенциальный покупатель, то на выручку – в прямом и
переносном смысле – приедет отец, чтобы все проконтролировать и не дать нас обмануть.

Мы серьезно обсуждали проблему перевоза денег через границу, и даже рассмотрели
вариант транспортировки их в урне с дядиным прахом. Мама сразу выступила против
такой кощунственной конспирации и сказала, что лучше она приедет вместе с отцом,
и тогда втроем в одном купе мы безопасно перевезем деньги. Но в любом случае
отец хотел захоронить урну с дядей рядом с могилами деда и бабушки.

Мы оформили доверенность, по которой я мог решать все юридические вопросы, и я
собрался в дорогу, надеясь в считанные недели покончить с продажей и начать обустраивать
свою дырявую жизнь.

Путь занял без малого три унылых дня. Ехал я в плацкартном вагоне – так билет был
не особенно дорогим. Седая, похожая на добрую учительницу женщина робко попросила
меня обменяться с ней местами. Я уступил нижнюю полку, и благодарная «учительница»
пичкала меня домашними пирожками с картошкой.

Напротив нас восседала краснощекая девица колхозного вида. Она везла большой
клетчатый баул, который не влез под сиденье. Днем девица зорко его стерегла, а
ночью для страховки опускала с полки крепкую обутую ногу и клала на баул.

Над девицей расположился юркий, как мышь, востроносый мужичок с фанерным чемоданчиком.
Мужичок пил чай, рассказывал девке о своей нелегкой доле, всякий раз
приговаривая: «Бедняк есть бедняк». Этой фразой он уже успел разжалобить проводницу
и получил задаром матрас и сам бегал то и дело подливать себе в стакан кипятку,
потому что заварку он вез собственную.

Я старался быть молчаливым и на вопрос «доброй учительницы»: «Куда едешь?» –
коротко ответил: «Погостить к дяде», – ловко уткнулся в книгу и не позволил
втянуть себя в беседу.

Первой ночью мы пересекли таможню. В вагоне подобралось с десяток храпунов, спал
я плохо, накрывал голову подушкой, но это слабо помогало.

Утром поезд застрял возле небольшой станции Желыбино. Окно оказалось напротив
мемориальной доски, привинченной к облупившейся вокзальной стене: «Здесь пали
смертью храбрых сержант Гусев Степан Яковлевич, ефрейтор Усиков Иван Матвеевич,
рядовые Хазифов Хамир Хафунович, Федоров Павел Кузьмич и Аликперов Хусейн
Измаилович». Через час я выучил наизусть этот погибший список, и поезд, наконец,
тронулся. В полдень мы проехали Москву.

В вагоне было жарко. Я долго смотрел на бегущую пейзажную карусель. Небо горело
яркой синевой, вспыхивали бликами озерца. Вот птица, сорвавшись с дерева,
полетела в траву, и ветер унес ее, закружив, как клочок бумаги. Вырастали сопки
щебня, сменялись зеленым редколесьем, в котором дырой расползался луг, полный
одуванчиков. За выпрыгнувшим сосновым бором тянулись рыжие болота, из воды
торчали сгнившие березовые стволы. Потом начался ельник, оборвался мостом. По
другую сторону реки огородился тополями современного вида поселок с трехэтажными
панельными домами. За ними раскидывалось заросшее сорной травой поле с ржавыми
футбольными воротцами и пятнистой козой, привязанной к ним.

Глядя на заброшенные ворота, я почему-то воображал несчастье: как дети играли в
футбол и мяч улетел на рельсы, ребенок не заметил поезда. В тон моим грустным
мыслям появлялось кладбище и пряничная церковь.

Проносились похожие на посадочные полосы платформы станций, такие быстрые, что я
не успевал прочесть названия. Один за другим сменялись уездные города с милыми
простыми именами: Позырев, Лычевец. Вокзалы там часто были просто двухколейными.
Пока мы стояли, по вагонам слонялись местные коробейники, предлагая прессу, пиво
и нехитрую снедь – семечки, беляши, воблу.

На третий день я уже порядком устал от дороги и был рад, когда утром мы миновали
Колонтайск. Спустя несколько часов за окном серой водой разлилась громада
Урмутского водохранилища, а за ним, словно шахматные башни, встали дымящие жерла
АЭС, потянулись бесконечные бараки технических комбинатов с закопченными витражными
стенами.

Старое здание вокзала напоминало храм с высоким куполом, в глубине которого
потускневшие советские фрески изображали былое социалистическое счастье.

Вываливших на вокзальную площадь пассажиров обступили настырные, точно цыганки,
таксисты, настойчиво предлагая моторные услуги. Я спросил наименее, на мой взгляд,
корыстного, как мне добраться на улицу Чкалова. Таксист пошевелил губами, прикидывая
в уме прибыль, и назвал цену, приемлемость которой я все равно не мог оценить –
я путался из-за разницы в рублях и украинских гривнах. В рублях звучало дороже.

Я извинился, сказал, что у меня немного денег, и не подскажет ли он, как доехать
туда на общественном транспорте. Таксист, минуту поколебавшись, сжалился, выдал
маршрут и махнул рукой в направлении видневшейся за крышами мачты «Макдоналдса»
с неоновой «М» на верхушке.

Обойдя дома, я увидел троллейбусный круг и стоянку «маршруток». Я на всякий
случай переспросил у какой-то интеллигентной старушки насчет Центрального рынка,
и она подтвердила слова таксиста – «пять остановок» и в свою очередь спросила
меня, не помню ли я, что в этом году распустилось раньше, ольха или береза, и
пояснила: «Если береза, то лето будет хорошее, теплое. А если ольха опередила,
то все, дожди будут и холодина».

Город мне нравился уже потому, что светило праздничное солнце, и даже сквозь
открытые окна троллейбуса дурманяще чадила цветущая сирень. Преобладали
дореволюционные постройки с большими окнами, вычурной, чуть обвалившейся лепниной
на стенах и широкими парадными. Эту средней руки купеческую благость портили многочисленные
ларьки с аляповатыми надписями: «Пирожки», «Мороженое» или «ООО Ирина». Очень
радовала меня буква «ы», встречающаяся в названиях магазинов «Продукты», «Соки.
Воды», «Сигареты». В моих краях, где девятый год свирепствовала «незалежнисть»,
этой буквы совсем не осталось.

Центр был зеленым и просторным. Пересечение проспектов Гагарина и 50-летия ВЛКСМ
образовывало небольшую площадь с бронзовым трехметровым Лениным. Справа от памятника
стоял броневик времен Гражданской войны, слева – танк Т-70, точно Ленину предлагалось
сделать выбор в пользу современной боевой техники, а Ленин, не замечая намека,
упрямо тянул вперед руку, пытаясь тормознуть на проспекте иномарку.

Рядом был уютный сквер. Над клумбами поднимался гранитный постамент с гаубицей.
Под золотыми цифрами «1941—1945» лежали венки и цветы, видно, еще от празднования
9 Мая. За сквером возвышался собор с рыжими самоварными куполами и шпиль колокольни,
покрытый тусклой изумрудно-мшистой патиной.

Троллейбус остановился возле старинной, проросшей травой кирпичной стены,
опоясывающей собор. Я спустился по небольшой, утопающей в липах улочке и вышел
прямо к металлической ограде рынка. Там начинались рыбные ряды и пахло речной
плесенью.

Я спросил у женщин с набитыми сумками, где остановка восемнадцатого автобуса.
Мне разъяснили, что по другую сторону рынка, но сам автобус отсоветовали – «ходит
плохо», лучше было подождать здесь «маршрутку», которая тоже идет до улицы
Чкалова.

Нужное мне бюро «Доверие» я обнаружил в цоколе холеной, выложенной плиткой девятиэтажки,
между гастрономом и парикмахерской.

Внутри царил скромный евроремонт. Мебель из черного кожзаменителя, белые жалюзи
и ползучие цветы в горшках вполне располагали к доверию.

Передо мной была всего одна бабка, но радовался я напрасно – просидела она у
нотариуса аккурат до обеденного перерыва, так что я еще битый час вынужденно
листал местные газеты.

Когда были проставлены печати и я выстоял очередь в кассу, заплатил положенные
сборы, занес нотариусу квитанцию об уплате, день уже клонился к вечеру.

В гастрономе я купил бутылку «Абсолюта» и большую подарочную коробку шоколадных
конфет. Неизвестно, какого пола бюрократическая особь повстречается в дядином жэке.
Гостинцы были нужны разноплановые.

Коминтерновский микрорайон оказался совершенной окраиной, панельными
пятиэтажными трущобами. Жилищная контора № 27 как сквозь землю провалилась. Злой
и уставший, я неоднократно обращался за помощью к аборигенам – никто не знал,
где она находится. Наконец, какая-то женщина с помойным ведром вызвалась проводить
меня.

Словно в насмешку, металлическую дверь жэка с косо налепленным графиком
отключения воды на июнь, пересекал засов. Никаких ободряющих записок типа «Скоро
буду» не имелось.

Женщина изучила график, и подглазья у нее вмиг налились черной тоской. Она с
укором посмотрела на меня, точно это я был виноват в грядущем отключении, и,
качая головой, ушла, ведро в ее руке жалобно поскрипывало.

В эту секунду я понял, что мне предстоит либо поиск дешевой гостиницы, либо
ночевка на улице. В бессильном отчаянии я принялся колотить по двери, загудевшей
как театральный гром.

Из ближайшего окна на втором этаже высунулся дедок в растянутой майке, с татуированным
худым плечом и седыми кудрями на груди. Он дружелюбно обматерил меня – так, чтоб
я не нагрубил ему в ответ, а вступил в беседу.

Я объяснил, что приехал из другого города, мне нужно попасть квартиру, иначе
хоть на улице ночуй, а ключи в жэке.

Дед ненадолго задумался, исчез в комнате. Когда я решил, что он просто
удовлетворил любопытство, дед вышел из подъезда, на ходу заправляя майку в
спортивные, с лампасами, штаны.

«Подожди здесь», – сказал он и бодро зашлепал тапками к соседней многоэтажке.
Спустя десять минут дедок возвратился, и не один. За ним плелась пухлая женщина
лет сорока, в платье в горох, с черным лакированным поясом вокруг живота. Полные
икры были сплошь в комариных укусах, поэтому она изредка останавливалась и
страстно почесывала ноги. Мне она кокетливо улыбнулась, показывая золотые зубы,
похожие на кукурузные зерна: «Сладкая женщина, вот комары и любят…» – а потом
назвалась Антониной Петровной.

За стальной дверью была тюремного образца решетка, сквозь которую виднелся
небольшой коридор, покрытый зашарканным линолеумом, и ржавая бочка с надписью «Песок».
На стене у входа висели огнетушитель и старый плакат с кудлатым, похожим на
спаниеля Валерием Леонтьевым.

Дед цыкнул мелким плевком на плакат и глубокомысленно произнес: «Обладает всеми
достоинствами человека, за исключением его недостатков».

Я выложил на стол паспорт, стопку документов и доверенность, внутренне надеясь,
что моя небритая физиономия не вызывает подозрений. На всякий случай пояснил: «Только
с поезда. Трое суток добирался».

Антонина Петровна бегло просмотрела документы и паспорт – фамилия у нас с дядей
все-таки была общая, – открыла сейф и, порывшись там, извлекла связку ключей.

Я сказал: «Вам за беспокойство», и протянул Антонине Петровне коробку конфет.
Бутылку водки я вручил деду, и он со словами: «А вот это лишнее», – опустил ее в
карман штанов, сразу под литровой тяжестью оползших.

От Антонины Петровны я узнал, что о смерти прежнего жильца на АТС никто не сообщал.
Она советовала, чтобы сохранить телефон, обратиться туда и побыстрее оплатить
долги.

Дом, где раньше жил дядя, – облезлая хрущевская пятиэтажка по улице имени
Гвардейцев Широнинцев, – стоял совсем на отшибе, прямо возле затопленного
строительного карьера, поросшего болотной осокой. Если бы не тополиная посадка,
дом через несколько лет наверняка съехал бы под откос. Я огорчился, прикинув,
сколько можно выгадать за квартиру в таком неухоженном месте.

Ведомый Антониной Петровной, я прошел по дорожке мимо беседующей пары – мужчины
и женщины, оба средних лет. До меня долетел обрывок фразы: «Я бы Ельцина, суку,
лично крючьями разорвал». А женщина добавила: «И не его одного».

Мужчина был крупный, мясисто-молочный, с бегущей в атаку лысиной. Он еще воинственно
жестикулировал длинным бумажным свертком. Женщина сжимала какой-то огородный
инвентарь – металлический наконечник был обмотан тряпкой. Выглядела женщина так,
словно вернулась с дачи, – вылинявшая штормовка, косынка. В ногах стояла сумка,
из которой торчала пластиковая бутылка.

Подъезд жалко оскалился двумя сидящими друг напротив друга, как пара подгнивших
зубов, старухами. Опередив их любопытство, Антонина Петровна сказала: «Вот
племянник покойного Вязинцева».

Мне показалось, болтающая пара тоже заметила нас – женщина оглянулась, а мужчина
и так смотрел в нашу сторону. На миг он замолчал, потом принялся еще активнее
размахивать свертком, видимо замышляя новые казни отставному президенту.

Мы поднялись на пятый, последний этаж. Антонина Петровна сорвала пластилиновую,
с ниткой, пломбу. Я расписался в бумаге, и Антонина Петровна, пожелав мне удачи,
грузно потопала вниз.

Наперво я заперся в туалете и справил накопившуюся за день нужду. Спуская воду,
я подумал, что квартира мной, как зверем, помечена. Затем я обошел свои двухкомнатные
угодья.

Телефон не работал. Окна еще с зимы были законопачены бумагой, которую я сразу
ободрал, а в гостиной настежь распахнул балконную дверь, чтобы выветрить дух затхлости.

Горизонт розовел, низкое солнце превратилось в медленный желток. Сильный ветер
создавал ощущение полета, усиленное далекими, где-то за карьером и трассой,
высотками. Казалось, мой пятый этаж находится на одной линии с их крышами. Вдоль
балкона, как две струны, тянулись провода для просушки белья, а на них, похожие
на пескарей, висели деревянные прищепки. Рассохшиеся перила густо оплел дикий
виноград.

В целом дядино жилье мне понравилось. Прихожая была оклеена когда-то модными обоями
«под кирпич». В гостиной громоздились раздвижной диван, два кресла, торшер на
латунной ноге, журнальный столик и вишневая стенка с посудой, хрусталем, книгами
и радиолой в глубокой стеклянной нише.

Я исследовал выдвижные ящики на предмет «сокровищ». Обнаружились вороха квитанций,
коробка с позолоченными чайными ложками, стетоскоп, тонометр и куча мятых
упаковок с лекарствами.

В спальне, кроме кровати, находились письменный стол, этажерка с книгами и
платяной ореховый шкаф. Среди одежды я, к моему удивлению, нашел мотоциклетный шлем,
здоровенный молоток и широкие куски протектора, вырезанные из покрышки матерого
грузовика – в назначении этих аккуратных пластов резины я, честно говоря, не
разобрался.

А вот в боковом пенале между простынями и полотенцами дядя прятал два порнографических
журнала, оба на непонятном европейском языке, может, голландском или шведском. С
щемящим сердцем я подумал, каким одиноким был дядя Максим.

Еще более тяжело подействовала на меня ванная комната. Там перед зеркалом на умывальнике,
возле зубной щетки и тюбика с пастой, лежала безопасная бритва с засохшей
щетиной на лезвии – все, что осталось от дяди Максима…

Кухня была небольшая, едва хватало места для плиты, холодильника «Север», стола,
табуреток и навесного шкафчика над мойкой. На подоконнике стоял маленький
переносной телевизор.

Квартира хоть и не выглядела убитой, безусловно нуждалась в ремонте. Я прикинул
свои силы и умения и констатировал, что один не управлюсь с обоями и кое-где облетевшей
плиткой, – придется нанимать рабочих, чтобы квартира приобрела товарный вид.

Я тщательно почистил ванную содой, вымылся розовым обмылком, который отковырял
от умывальника. В дядиных кухонных запасах нашлись макароны, консервы сайры и
зеленого горошка. Ужин я скрасил просмотром неизвестно какой серии «Вечного зова».

Ночевал я на раздвижном диване в гостиной. Хоть и был я измотан, но заснуть
долго не получалось. Покоя не давали мысли об отключенном телефоне, без которого
квартира наверняка упадет в цене, и еще одолевали мечты, что сразу обнаружится
щедрый покупатель, который, не торгуясь, предложит мне тысяч шесть. А потом я представлял
себе плохого покупателя, жадного и хитрого, который больше трешки не дает и
норовит надуть. Я ворочался и скрежетал зубами.

С утра я попил чаю и побежал в почтовое отделение, я его приметил еще во
вчерашних скитаниях по району. В переговорном пункте я позвонил домой и
отчитался отцу о проделанной работе.

Там же на почте я спросил, где находится местная АТС. Напрасно я себя готовил к
каким-то трудностям. Мне выдали квитанцию, которую следовало проплатить в сберкассе
(насчитали незначительную, даже с учетом пени, сумму), пообещав подключить телефон
в течение недели. Я лишь порадовался, как легко все разрешилось, и сразу поехал
к дяде на кладбище.

В кремационном секторе не было могил, только бетонные стены, в которые замуровывались
урны. Дядю разместили поближе к земле. Мне пришлось сесть на корточки, чтобы прочитать
гравировку на латуни:
...

«Вязинцев Максим Данилович. 1952—1999».

И чуть помельче:
...

«Вечная память».

Разговор с кладбищенским начальством по поводу урны я отложил, пока не выяснится
с продажей квартиры.

ПОКУПАТЕЛЬ

А дома ждал сюрприз. В двери торчала записка – вчетверо сложенный тетрадный лист.
Ко мне обращался некий Колесов Вадим Леонидович. Он писал, что в жилищной конторе
№ 27 от заведующей Мухиной он, Колесов, узнал, что я собираюсь продавать квартиру,
и как весьма заинтересованное лицо желает со мной увидеться. У него неподалеку
проживают престарелые родители, и приобретение жилья именно в этом месте было бы
идеальным, и он просит позволения зайти вечером, около десяти.

Любезный тон письма предполагал человека деликатного. У меня, правда, мелькнула
мысль – я вроде бы ничего особенного не сообщал Антонине Петровне, но мне было
проще убедить себя, что, уставший, я не придал значения обыденному в такой
ситуации вопросу: «Что думаете с квартирой делать?» – и ответил механически, сам
того не заметив.

Конечно, все складывалось как-то слишком хорошо, но после череды житейских
неудач маленькая поблажка судьбы виделась вполне оправданной.

Быстрая продажа как нельзя больше соответствовала планам поскорее вернуться домой.
Я взволнованно перечитал послание, сунул листок в карман, обещая себе в случае
удачной сделки подарить Антонине Петровне презент более существенный, чем коробка
конфет.

У меня оставалось еще полдня в запасе, я прилег отдохнуть, затем прибирался, мыл
полы и на полчаса выскочил в продуктовый магазин. На улице перед домом я опять
увидел вчерашнюю беседующую пару – лысого мужика со свертком и дачницу в косынке.
Когда я возвращался, к ним присоединились еще двое: усатый дядька, тоже, видимо,
огородник – жилистыми руками он опирался на черенок лопаты, и чубатый парень в
потертой монтерской робе, со слесарным ящиком. Парень отпускал простенькие
шуточки в адрес дачницы, а жилистый дядька с лопатой громко смеялся.

На скамейке у подъезда пожилая женщина в роговых очках, отложив вязание, сурово
спросила меня: «Молодой человек, вы к кому?»

Я вежливо сказал: «К себе. Я – племянник покойного Вязинцева», – и строгая
женщина, удовлетворенная ответом, снова взялась за спицы.

До прихода Колесова я с увлечением перебрал дядины закрома. На антресолях, кроме
консервации и всякого строительного хлама, были фотоувеличитель, коробка с
электробритвой «Харьков», диапроектор, целая стопка старых журналов «Кругозор» с
голубыми пластинками-вкладышами. Таких я уже лет пятнадцать не видел. Я даже
хотел что-нибудь поставить, но в колонках радиолы отходил контакт и звук
прерывался. Пока я пролезал за шкаф и вытаскивал провода, в дверь позвонили.

Тут нужно признаться, Колесов совсем не напоминал взращенного мечтой идеального
покупателя – стеснительного отца малогабаритного семейства: жена и дочка лет
пяти.

Вадим Леонидович был костляв, долговяз, с ярко-черными, зализанными волосами и
крупными, как у Микки-Мауса, залысинами. Он постоянно улыбался, жестикулировал и
смотрелся очень ушлым, а ушлый человек, по идее, не должен был бы интересоваться
моей квартирой.

Вместо жены и белокурой дочки Колесов взял приятеля по имени Алик – Вадим
Леонидович его представил и сразу же рассыпался горохом в дробных извинениях:
дескать, сам нагрянул и еще сослуживца привел. Вроде этот Алик – субъект с красным,
как солнечный ожог, лицом – любезно подвез Вадима Леонидовича на своей машине.
Алик, запихнув кулаки в карманы кожаного пиджака, стоял на одном месте, пружинисто
покачивался туда-сюда, словно кресло-качалка, с пятки на носок, и лишь однажды
попросил воды.

Вадим Леонидович прытко, как паук, обежал гостиную, мельком заглянул на кухню, и
вскоре из дядиной спальни раздался его радостный крик:

– Алик, Алик, иди скорее сюда!

– Что там такое? – буркнул хмурый Алик, но тем не менее подошел на зов.

Колесов, стоя перед этажеркой, восторженно листал какую-то книгу:

– Ну надо же, а?!

Он встретился глазами с Аликом, и тот кашлянул.

– «Тихие травы»!… Читали?! – Колесов впился в меня внимательным цепким взглядом.

– Нет, – сухо ответил я. Эта беготня Колесова и пустые выклики мне порядком
надоели. – Стоит прочесть?

– Не думаю, – он заулыбался. – Книжонка – чепуха. Просто у меня с ней связано
одно романтическое воспоминание, словами не передать. Коктебель, море… Вот, Алик
знает. Если захотите, расскажу…

Я взял из его рук книгу и бегло осмотрел. Издание конца семидесятых. Тощий корешок
был наполовину затерт, непонятно, как вообще Колесов обнаружил «романтическое
воспоминание» на дядиной этажерке.

– Слушайте! – вдруг вскрикнул он. – Вам же книжка не нужна. Продайте, а?

Я сдержанно сказал, если мы договоримся, то я подарю ему эту макулатуру.

Вадим Леонидович засуетился:

– Разве я не говорил, меня все устраивает и я готов выложить э-э-э… восемь тысяч
зеленых. Что скажете? – он тревожно замер.

Это было на две тысячи больше моих самых смелых прогнозов. Я, внутренне ликуя,
для солидности глубокомысленно помолчал, вроде прикидывая все плюсы и минусы, и
согласно кивнул.

От чая Вадим Леонидович отказался и порадовал меня тем, что выудил из кармана
рулетку и промерил стены, с выводом: «Гарнитур как влитой станет». Затем, подтверждая
серьезность намерений, Колесов сообщил, что хотел бы начать оформление с завтрашнего
дня. Я напомнил, что в субботу все будет закрыто, он досадливо цыкнул, перенес
нашу встречу на понедельник и продиктовал свои номера: рабочий и домашний.

Я заверил его, что неполадки с моим телефоном возникли из-за неуплаты, я с этим
разобрался, и связь будет уже на следующей неделе.

«Тихие травы» Вадим Леонидович все-таки у меня выклянчил: «Ну, пожалуйста, мы же
договорились», – шутливо канючил он, и я решил не проявлять копеечную мелочность.

Вадим Леонидович прижал книгу к груди, сказал, мол, именно эта «счастливая
находка» все определила, это был для него добрый знак в отношении квартиры. Он
спохватился, что в машине их ждет товарищ и ужасно невежливо заставлять его
ждать. Раньше Вадим Леонидович не говорил ни о каком третьем…

Теперь я понимаю – покладистость спасла меня. Кто знает, что было бы, откажи я
Колесову в подарке.

Как-то само собой получилось, наверняка из-за тянущегося разговора, но я вышел
вслед за гостями. Пока мы спускались, Колесов смеялся и счастливо говорил, что
он давно искал эти «Тихие травы», и вот помог случай.

За те несколько часов, с момента, когда я возвратился из магазина, а потом
принимал Колесова, полностью стемнело. Двор был пуст. Женщина с вязанием у подъезда,
болтливые дачники, лысый мужик с пакетом и монтер разбрелись по домам.

В машине – «Жигули» шестой модели – сидели два человека: водитель и пассажир
рядом. При нашем появлении они вышли, и Вадим Леонидович помахал им книжкой,
после чего шофер расслабленно облокотился о кузов, а его сосед двинулся нам
навстречу.

Я только успел подумать, что мои посетители были даже не втроем, а вчетвером…

Просмотров: 773 | Добавил: SergLaFe | Рейтинг: 0.0/0
Всего комментариев: 0
Добавлять комментарии могут только зарегистрированные пользователи.
[ Регистрация | Вход ]