Мы вышли во двор. Ларионов и Оглоблин спохватились, что машина со вчерашнего не
вымыта, сразу побежали за тряпками и ведрами. Через минуту к ним присоединились
Таня, Саша Сухарев, Пал Палыч, Луцис и Игорь Валерьевич.

Тимофей Степанович и четверо Возгляковых сказали, что им еще нужно успеть на
электричку, и попрощались до завтра.

Я остался наедине с Маргаритой Тихоновной. Несколько минут мы смотрели на возню
возле «рафа»: Луцис, закатав рукава, отжимал в ведре тряпку, Пал Палыч возился в
салоне, Таня и Саша мыли резиновые коврики, а Игорь Валерьевич просил у рабочего
немного технического спирта.

Маргарита Тихоновна вдруг произнесла:

– Буркин, разумеется, во многом был прав. Приношу мои извинения за все то, что
вам довелось за эти два дня пережить…

От жалости к себе защипало глаза. Я шепотом взмолился:

– Маргарита Тихоновна, я ведь никому ничего, клянусь, только отпустите меня,
пожалуйста! Какая милиция? А квартиру забирайте себе, я хочу домой. Прошу вас!
Отец тяжело болеет, и мать тоже болеет, на пенсии… Я… э-э-э… единственный сын, –
безнадежно и глупо соврал я.

Маргарита Тихоновна усмехнулась:

– Даже странно… Разве может крепкий здоровый парень так бояться? Пожалуй, если
бы я сейчас рыкнула, вы упали бы в обморок. Бедный вы мой… На самом деле, никто
вас не собирался втягивать… – Она чуть помолчала: – Вы, в принципе, хорошо вели
себя, без истерики… И вы действительно очень похожи внешне на Максима Даниловича,
и ребята вас уже… ну полюбили что ли, поверили, как в хорошее предзнаменование.
Конечно же, я отпущу вас…

– Спасибо, спасибо, – благодарно зашептал я.

– Но у меня две просьбы… Алексей, завтра нам предстоит очень тяжелая работа, и
ваше присутствие морально поддержит ребят… Ну, как знамя. А потом – на все четыре
стороны. Хорошо?

– Разумеется, Маргарита Тихоновна, – с готовностью согласился я.

Она задумалась и неожиданно спросила:

– Алексей, вы верите в Бога? Только отвечайте честно, без пафоса и ерничества.

– Наверное, верю, – сказал я.

– В церковь ходите? – уточняла Маргарита Тихоновна. – Исповедуетесь, причащаетесь?

Я не понимал, куда она клонит, отвечал осторожно, чтобы не спугнуть ее
разрешение на побег:

– Нет, я не хожу в церковь. Я в принципе во что-то верю, но точно не знаю, во
что.

– Комиссии все ясно, – улыбнулась Маргарита Тихоновна. – Тяжело вам живется,
Алексей. Без божества, без вдохновенья. Один страх. Как вы еще с ума не сошли…
Но у меня найдется для вас подарок за все ужасы, вами пережитые. Я верну вам
Бога… Нет, не пугайтесь, речь не идет о каких-то сектантских штучках. Никто охмурять
не будет. То, чему вы станете вскоре причастны, возможно, одно из доказательств
Его существования. Кому-то, чтобы уверовать, достаточно увидеть закат в горах
или, допустим, океан. У вас же будет Книга. Пока прибирают в машине, я немного
расскажу вам о Громове, а то вы до сих пор в полном неведении…

КНИГА

Обычно памятливый на слова и подробности, я мало что вынес из первых пятнадцати
минут – я стоял по шею в ледяном страхе.

В забытого писателя, ныне мертвого, автора магических Книг, поверить я не мог.
Понял я следующее – что попал в руки к людям больным, маниакальным, восторженным
и чудовищно жестоким.

Я слушал Маргариту Тихоновну и не перебивал, всем существом изображая спокойную
внимательность. Не хватало только рассердить ее и снующих неподалеку таких же,
как она, безумцев.

История широнинской читальни запомнилась лучше остального из-за неожиданных и
бесстыдных подробностей, которыми украсила повествование Маргарита Тихоновна.
Этот болезненный старческий эротизм запугал меня окончательно.

Читальня вела свое начало от машинистки Кольцовой Светланы Александровны. Судьба
напрямую связала эту женщину с Громовым и, казалось, все сделала для того, чтобы
случайная машинистка оказалась в числе избранных. Ей посчастливилось набивать
Громову рукопись Книги Радости «Нарва». Кольцова, разумеется, получила в подарок
уже опубликованную повесть.

Жизнь на многие годы забросила Кольцову в российскую глубинку. Позабытый Громов
лет пятнадцать благополучно простоял на полке между Дрюоном и Сименоном. Однажды
от скуки Кольцова решила прочесть книгу, в которую был вложен когда-то и ее труд.

Кольцова не держала в голове сюжеты рукописей, потому что никогда не вдумывалась
в текст, – это значительно тормозило работу. Кольцова открыла Громова из
сентиментальных побуждений. В те далекие вечера у нее протекал бурный роман с
мужем сослуживицы. Любовник прибегал к ней домой, пил чай и ждал, пока Кольцова,
давно взмокшая от страсти, ради стыдливой формальности выстучит пару абзацев, а
затем отдастся прямо возле рабочего стола. Любовник всегда брал ее сзади,
Кольцова, опершись руками о стол, смотрела, как подрагивает от проникающих
движений заправленный в машинку лист с неразборчивым смыслом. В миг высшего
удовольствия она беспамятно стучала пальцами по клавишам, оставляя на бумаге
буквенный шифр своего оргазма, а любовник нежно целовал ее в затылок.
Испорченный страстью лист приходилось перепечатывать.

И вот, спустя двадцать лет она взялась за книгу Громова, овеянную таким чувственным
флером. Она читала, и оживали далекие эпизоды минувшей жизни. Действие Книги
проявилось в виде сильнейшего экстаза. Кольцова быстро уловила закономерность
прочтения и удовольствия, после чего поделилась открытием с лучшей подругой.
Понятно, что через какой-то срок вокруг Кольцовой образовалась читальня, в
которую и вошел дядя Максим – Кольцова пожалела спившегося до грузчика
интеллигентного человека. Кроме того, дядя Максим внешне походил на ее бывшего
возлюбленного.

Кольцова погибла, став жертвой нападения моховских старух, Книга была похищена,
и случилось это накануне битвы под Невербино. Читальня приняла участие в сражении,
дядя Максим проявил в бою большой героизм. На Совете именно он настоял на том,
чтобы все читальни, лишившиеся Книг из-за козней Моховой, получили замену.

Вместо утраченной Книги Радости широнинская читальня благодаря дяде Максиму
получила Книгу Памяти и была освобождена от налогов по невербинской льготе. Формально
Книга принадлежала дяде Максиму, и вот по праву крови я вроде как унаследовал
должность библиотекаря…

– Алексей! Маргарита Тихоновна! – крикнул Денис. – Можно ехать!

– Спасибо, мы сейчас, – отозвалась Маргарита Тихоновна. Она смерила меня
внимательным, чуть насмешливым взглядом: – Что ты молчишь, Алеша? Не веришь?

Это не походило на естественное грубоватое панибратство Сухарева или возрастное
равноправие Дениса Луциса, приветливо тыкающего ровеснику. Тут таилось нечто
другое. Меня настоятельно пытались во что-то посвятить, каждую секунду норовили
против моей воли хлопнуть по плечу ритуальным мечом, чтобы судить как своего и
по своим правилам. Нужно было оставаться предельно осторожным и косвенно не
подставить плечо.

– Сложно сразу ответить, – рассудительно начал я. – Информация такая необычная,
и… Но я вам верю, да…

Маргарита Тихоновна вздохнула:

– Соглашаешься только от страха. Боишься, наверное, что сумасшедшая тетка
вспылит и ткнет в горло спицей?

На этих словах я покрылся липким, словно мед, потом.

Маргарита Тихоновна продолжала:

– Ты извини, Алеша, мое тыканье, нас все равно пока никто не слышит, мне кажется,
так проще, доверительнее… Ты никогда не задумывался, почему апостолы предали
Учителя, а затем без страха умерли мученической смертью? Вначале они должны были
верить и не смогли, а после Его воскресения они не верили, а знали. Это большая
разница. И я тоже не призываю тебя верить мне. Очень скоро ты, если захочешь,
будешь знать, как Денис, Таня, Саша, Пал Палыч, Игорь Валерьевич… Чувствуешь, я
тебя все подводила ко второй моей просьбе. Алексей, я пообещала, никто тебя не
будет неволить. Слово мы держим. Нам от тебя ничего не нужно, мы просто любили и
уважали Максима Даниловича, нашего друга и библиотекаря. Нам бы хотелось, чтобы
ты вынес окончательное решение, когда прочтешь Книгу. Это вторая просьба…

Я безропотно согласился.

– Наговорились? – приветливо спросила нас Таня.

– Да, – сказала Маргарита Тихоновна, – провела ликбез. Надо было Алекся по
многим вопросам просветить.

– Он парень способный, – похвалил меня Игорь Валерьевич, – быстро разберется.

Страх мой к тому времени почти выбился из сил, выдохся. Я был ко всему равнодушен.
Меня не интересовали ни прибаутки Сухарева, ни добрые глаза Тани, ни рассказ
Оглоблина, как он лет тридцать назад в Казахстане, будучи еще воспитанником
детдома, ловил в реке сазанов: «Они выплывали на мелководье, наполовину
высовывались, чтобы полакомиться молодой травкой, – чисто поросята. А я их
палкой лупил…»

Мы подъехали к дому дяди Максима, Маргарита Тихоновна пожелала нам спокойного
сна и попросила не полуночничать, потому что завтра понадобятся силы.

Я-то надеялся, меня хоть по возвращении оставят в покое. Этого не произошло. За
мной поднялись Сухарев, Луцис и Кручина – сторожить или охранять. Впрочем, все были
предупредительны и вежливы. Чувствовалось, в квартире дяди Максима эти люди как
дома. Пока Саша расторопно готовил ужин – яичницу из десятка яиц, – Денис и
Игорь Валерьевич вели малопонятные разговоры.

– С гореловскими – явно дело нечистое, – говорил Игорь Валерьевич. – Третий год
читальне, а она на десятине! Не абонемент, даже не годовой налог, а десятина!
Где это видано?!

– Вероятно, Совет решил опробовать новую схему, – Луцис азартно кромсал яичницу.
– Очень логично. Провоцируется конфликт, его раздувают на собрании региона. Либо
компенсация – либо сатисфакция…

– А в случае проигрыша обвиняемой стороны, – подвел итог Игорь Валерьевич, –
Книга по закону перейдет в собственность победителя, официально – гореловской
читальни, а на самом деле породившей ее библиотеки. Гениально и просто!

– Но не боись, Алексей, – подмигнул Сухарев, – до этого не дойдет.

Утром нагрянули Маргарита Тихоновна, Пал Палыч, Оглоблин и Ларионов и еще трое незнакомых
мне широнинцев: Вадик Провоторов, Гриша Вырин и Марат Андреевич Дежнев.
Значительный эскорт объяснялся тем, что всемером они доставили Книгу Памяти,
которую мне церемонно вручили для прочтения.

Новопришедшие и Луцис задержались, а остальные ушли. Если бы не сложенные в прихожей
топоры и перевязь с двумя саперными лопатками, все говорило бы о людях вполне
мирных. Марат Андреевич Дежнев был врач-травматолог, высокий черноволосый
мужчина лет под пятьдесят. Он сразу извинился, сослался на усталость после
дежурства и пошел отсыпаться в спальню. Рядом с собой он положил укороченную на
четверть шашку в потертых, обломанных на конце ножнах, которую он, как выяснилось,
прятал в штанине.

Вадик Провоторов, маленький и коренастый, с фигурой борца и чуть свернутым набок
носом, по профессии был архитектор, но работал охранником в зале игровых автоматов.
Он попросил у меня отвертку и молоток, вывалил на кухонный стол десятка три металлических
блях с высверленными по краям дырами, кучу мелких винтиков и заклепок, потом вытащил
из своей турецкой клетчатой сумки широкую выкройку толстой грубой кожи и стал
сноровисто прикреплять к ней бляхи. Позавчерашнее нападение Шапиро не сильно
отразилось на его здоровье.

Гриша Вырин, электронщик по образованию, работал в частной фирме, занимающейся
продажей бытовой техники. Внешне Гриша больше походил на уездного рок-музыканта
в потертых джинсах, растянутом свитере, с длинными белобрысыми волосами,
собранными в чуть засалившийся хвост. Он сутулился и выглядел очень худым, но когда
сел за стол и чуть закатил рукава старого свитера, то показались мощные,
жилистые, точно у моряка, предплечья.

Провоторов, Луцис и Вырин остались на кухне, я удалился в гостиную – читать Книгу.

С Громовым у меня не заладилось. Может, сказалось душевное переутомление
прошедших суток и две бессонные ночи. Сама повесть была относительно невелика. В
другое время я прочел бы подобного объема книгу в один присест, а теперь бился
над ней третий час, не одолев даже половины.

Сюжет был следующим. Главный герой, корреспондент столичной газеты Митрохин, сорокалетний
человек, обремененный семейными и творческими неурядицами, отправляется в
дальнюю командировку – собирать материал о хозяйствах уральского региона. Митрохин
на месяц поселяется в доме председателя Фомичева. Корреспондент добросовестно
обходит с блокнотом все совхозные закоулки – фермы, коровники, опытные станции,
новую школу, знакомится с замечательными людьми, энтузиастами своего дела, такими,
как учитель Никодимов, создавший на базе машинно-тракторной станции кружок
конструирования сельскохозяйственных машин. Кружку не хватает средств воплотить
в жизнь совместное изобретение самого Никодимова и учеников.

«– Просто для транспортировки зерна надо выпускать специальные машины, – упрямо
повторял Никодимов, едва поспевая за широким шагом председателя. – Точнее, не
машины, а цельнометаллические бункера, они устанавливаются на ходовую часть „камаза“
или „зила“. Зерновоз сможет прямо от комбайна везти зерно на элеватор без промежуточной
сортировки. Бункер-то герметичный, значит, сохранность зерна не зависит от ветра,
состояния дороги или ее протяженности.

Фомичев задумался:

– А как с непогодой быть? Она же нередко увлажняет хлеб в валках и зерно на
токах. Погорит твое зерно. Правильно я говорю, товарищ Митрохин?

Тот промолчал, и Фомичев воспользовался паузой по-своему:

– Вот, и пресса со мной согласна.

– А в нашем зерновозе этого не произойдет, – не сдавался Никодимов. – Бункер будет
разделен на две равные по объему камеры. Если зерно влажное, то его ссыпают в
одну камеру, а в движении оно пересыпается в другую, пустую. При этом зерно
подсушивает теплый воздушный поток, отделяются полова и сорные частицы…

– У тебя, Юрий Викторович, что? – с подковыркой спросил Фомичев и сам ответил: –
Правильно, кружок конструирования и станция юных техников. Вот ими и занимайся.
Твой чудо-зерновоз лишь мечта!

Никодимов остановился, замерли поодаль и Генка с Андрюхой. Павел Дмитриевич посмотрел
на отставшего Никодимова, вдруг совсем по-мальчишески подмигнул загрустившим
ребятам и бросился вдогонку за Фомичевым:

– А вы напрасно отказываетесь от предложения Никодимова. Я вот сам видел модель,
отлично работает. Отчего бы не попробовать, а я про это напишу большую статью.
Если получится, обязательно прославите совхоз на всю страну, разве плохо?

В глазах председателя зажглись радостные смешинки, хорошо знакомые Митрохину:

– Ну, ладно, пробуйте! Уверен, все должно получиться, обязательно должно!»…

Я добросовестно пытался читать и терпел фиаско. Глаза поскальзывались на первой
строке, я стремительно падал с верха страницы вниз, точно с крыши, абзацы
мелькали, как этажи, и прочитывался только фундамент: «Митрохину нравились упорство
и настойчивость учителя– другой давно бы уже отступил, счел пустячной всю эту затею,
а Никодимов все чего-то ищет, изобретает и, главное, верит в успех.»…

Я отложил непрочитанную книгу и выглянул в коридор. Из-за прикрытой двери кухни
с мутным, словно полынья, стеклом доносился трехголосый разговор. В спальне
изредка всхрапывал травматолог Дежнев.

На всякий случай я снял трубку телефона – гудка не было. А даже если бы и был гудок,
куда я мог позвонить? В милицию? Эти люди расправились бы со мной до того, как
прибудет помощь.

Я вышел на балкон. Фантазия сразу нарисовала картину – вот я цепляюсь за
лохматые виноградные лианы, похожие на одичавшие веревки. Четвертый этаж, третий,
второй – прыгаю, бегу к дороге, ловлю такси – очень быстро, и на вокзал. Оттуда
первым поездом…

Возле пятого этажа ветки проступали на стене зеленой капиллярной сетью, тонкой и
слабой. Они не выдержали бы моего веса. Можно было перебраться на смежный балкон,
к соседям, но если бы те подняли крик, то раньше милиции там оказались бы дядины
читатели.

– Алексей, ты уже? – вдруг раздался за моей спиной голос Луциса. – Прочел, да?

Я сказал правду:

– Еще не дочитал. Голова болит.

– Так нельзя, тебя же предупреждали про два условия, иначе не подействует! Ну
все, теперь по-новой перечитывать, – закончил Луцис расстроено.

Я не хотел ему говорить, что меня больше волнует не Книга, а сатисфакция, на которой
я обещал поприсутствовать.

Луцис ушел на кухню, а я вернулся в гостиную и по второму разу принялся за Книгу…

Если бы не предстоящая неизвестность, я бы наверняка справился с «Тихими травами».
Но тревога, неотвязная, как зубная боль, сверлила душу и не давала сосредоточиться.
Каждую минуту внимание улетучивалось, мысль, точно безмозглое насекомое,
переползала со страницы на окно и дальше, растопырив крылья, уносилась в серое поднебесье.

Волнения незамедлительно отразились на желудке, и, всякий раз закрываясь в
туалете, я безумно стеснялся, что мой трубный кишечный страх может быть услышан
на кухне. Книгу я на эти моменты с собой не брал. Кто знает, может, читатели,
увидев меня выходящим из туалета с Книгой, восприняли бы этот поступок как
святотатство. По-любому, повесть приходилось начинать заново. Я переместился на
диван и читал лежа, пока не забылся черным, будто чулан, сном.

Проснулся я от приглушенного разговора в прихожей. Выделялся дребезжащий тембр
Маргариты Тихоновны, которая безуспешно старалась говорить тихо.

– Денис, как Алексей? Прочел? – спрашивала она. – Спит?

– Вроде спит, – негромко отвечал Луцис. – Я не заходил, думал, пусть отдыхает. У
него не получилось сначала, он по второму разу начал. Волновался…

– Ладно, все равно будить пора, – категорично сказала Маргарита Тихоновна. – Мы
сейчас поедем колонтайских товарищей встречать, и вы особо не рассиживайтесь. Сбор
ровно в полночь возле поворота на Камышево…

Голоса потоптались еще несколько минут, загудели шагами на лестничной клетке.

За окном была фиолетовая темень. Я посмотрел на настольные часы. В темноте
могильными огоньками горели фосфорные капельки на стрелках – одна почти сверху,
вторая снизу – половина одиннадцатого.

– Лучше кофе сделайте, я сама разбужу, – дверь приоткрылась, и в желтой полосе
света появилась Таня.

Я притворился спящим. Она тихо присела рядом. Чуть скрипнули диванные пружины. Я
шумно вдохнул носом, повернулся на бок.

Таня коснулась моей руки:

– Алексей Владимирович…

Я повернул голову, вроде бы сморгнул сонное недоумение:

– А? Что случилось?

– Подниматься надо, – прошептала Таня. – В одиннадцать выезжаем…

– Понятно… – я деловито потер глаза.

Таня встала:

– Я вот настольную лампу включу, только к стене абажур отверну, чтобы не очень
ярко было…

Трогательные старания сделать мое пробуждение безболезненным закончились шумным
появлением Луциса:

– Проснулся? Отлично! – Он клацнул выключателем, и яркий свет сплющил мне глаза.

– Алексей, идите на кухню, – заглянул Дежнев, – там для вас кофе готов. Можете и
перекусить, но я не советую, лучше грамм сто коньяку, но не больше – развезет, а
не взбодрит… Или дать вам активированного угля? Снимет любые последствия
волнения.

– Не надо, – я почувствовал, что краснею. Вероятно, меня слышали не только на
кухне.

В прихожей возился Вадик Провоторов. Он переоделся в камуфляжную форму. Входная
дверь была открыта. Я увидел Гришу Вырина. Перевязь с саперными лопатками была
уже на нем. Поздоровавшись, он подхватил две сумки и понес вниз.

Из спальни вышел Луцис. В руках он держал что-то вроде миниатюрной стальной
шкатулки или кейса с прикрепленной цепью. Внутри одной створки, точно скрипка в
футляре, на темном бархате лежала Книга. Луцис закрыл крышку, щелкнул внутренний
замок. Денис был очень торжественен, будто на церемонии вручения какого-нибудь
ордена.

– Ты собрался?

– Почти, ну еще умыться, кофе выпить…

– Подождет кофе. Тут нечто поважнее… – Луцис протянул мне шкатулку. Размером она
была чуть больше самой Книги и оказалась довольно увесистой. Прочная стальная
цепь проходила через приваренное к торцу кольцо, чтобы носить Книгу на манер
панагии.

– Надевай, – подтвердил мои мысли Луцис. – Твоя привилегия библиотекаря и,
соответственно, знак отличия…

Я спросил, а можно ли пока понести ее в руке. Денис с укором сказал, что это не
барсетка. Я покорно склонил голову, и он надел мне на шею тяжелую, как вериги,
Книгу.